«Говорят, что за гневом скрывается боль и что, когда человек злится, ему больно и обидно. Я хочу знать о твоей боли. Я хочу знать о ней, пока она нас не истерзала».
(В ответ вы можете получить удивленный взгляд. И даже язвительный комментарий вроде: «Господи, дожили. Что за хрень ты мне читаешь?» Боль действительно есть, и немалая, верно? Продолжайте докапываться до сути.)
«Говорят, что гнев исходит от одиночества, или страха, или разочарования, или вины, или ревности или другой разновидности боли — что гнев скрывает боль и страдания. Я не хочу, чтобы ты страдал. Мне нужно знать, почему ты страдаешь. Я хочу это знать, потому что хочу помочь. Я хочу помочь, потому что я тебя люблю. Пожалуйста, скажи мне, что тебя мучает».
Возможно, Другой скажет вам об этом — сердито. Возможно, даже более сердито, чем раньше. Но помните, что он не подавляет свой гнев — хотя бы это мы можем сказать наверняка. А значит, этот гнев не выплеснется наружу с десятикратной силой в какой-нибудь самый неподходящий момент.
Я говорю, что гнев Другого — это подарок. С кем-нибудь менее значимым Другой попридержал бы свой гнев. Соседу или случайному знакомому мы менее склонны открыто выражать свой гнев, чем близкому человеку. То, что близкий нам человек выражает свой гнев, подтверждает нашу близость. Позвольте мне повториться: гнев — это подарок. Иначе мы бы никогда не смогли познать боль. Мы бы никогда не смогли оставаться близкими людьми.
Гнев Другого — наш учитель. Он учит нас слушать, понимать. Он учит нас быть сострадательными. Когда мы выявим боль страха, боль насилия, боль предательства или боль вины, мы сможем устранить причину этой боли, и, как только мы это сделаем, гнев волшебным образом начнет исчезать.
Слушайте звуки гнева, слушайте гневные слова, и пусть они вас не коробят. Слушайте их как симптомы страданий и боли. Найдите, где болит. Поймите эту боль. Вот в чем секрет.
Корректируем и побеждаем. В течение своей жизни мы совершаем определенные необратимые поступки — поступки, наносящие непоправимый урон и неизлечимые травмы, поступки, которые становятся нашим или чьим-то Рубиконом. Душевные травмы ничем не отличаются от физических. Мы можем шлепнуть кого-либо по спине, и этот шлепок через пару секунд забудется. Или мы можем ударить близкого человека по лицу, и эта рана будет долго и болезненно заживать и навсегда оставит шрамы. Мы наносим неизлечимую травму, когда кого-то обманываем. Мы наносим неизлечимую травму и непоправимый урон в виде утраты доверия, когда кого-то словесно калечим. Поступок можно простить и рану можно исцелить, но шрамы останутся.
Возьмем, к примеру, жену, которую мы встречали ранее. Вспомните, как она набросилась на своего мужа с обвинениями и грубыми оскорблениями вроде «невыносимого жлоба». Возможно, ее благоверный полностью соответствует этим характеристикам, но так обзывать человека, да еще близкого человека, — это ни в какие ворота не лезет. Впрочем, муж тоже был любителем крепкого словца. Мы помним, как он называл свою жену «конченой стервой». В общем, это был просто словесный мордобой.
Если этот брак не был заключен в аду, мы можем предположить, что партнеры не привыкли к подобным нападкам и оскорблениям, потому что ни один брак долго не устоит под таким прицельным огнем. Следовательно, полностью доверять друг другу эти партнеры уже не будут. Хотя нападки и оскорбления, в принципе, можно простить, забыть их нельзя, и даже через двадцать лет они нет-нет, да и всплывут в памяти. Так что поговорка «Слово — не воробей, вылетит — не поймаешь» еще как верна.
Как мудро заметил Ральф Уолдо Эмерсон, «любому действию предшествует мысль». Эта мысль, порождающая действие, дает нам возможность скорректировать свои слова и поступки, даже в разгар страстей. Мы постоянно корректируем свое поведение. Мы корректируем свое поведение, когда в приступе ярости не убиваем и не калечим другого человека, а уходим или стараемся успокоиться. Мы корректируем свое поведение, когда удерживаемся от желания крикнуть ведущему службу священнику: «Да ты — двуличный шарлатан». Мы корректируем свое поведение, когда не смеемся над дурацкой стрижкой своего приятеля. Мы постоянно корректируем как свои словесные, так и физические действия.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Хотя переход допустимых границ можно простить, его нельзя оправдать. Позвольте мне пояснить, что я имею в виду. Я выступал в суде перед худшими судьями, когда-либо носившими мантию, перед судьями, страдающими от неприятного запаха из души. И все же за сорок лет я ни разу не выругался на судью. Меня ни разу не обвинили в неуважении к суду. Почему? Может потому, что у меня такое исключительное самообладание? Не думаю. Я не перехожу допустимые границы, потому что знаю, что это слишком дорого обойдется и не стоит того. У меня никогда не возникало желания сменить место жительства на окружную тюрьму.
По той же причине осмотрительности я никогда не подхожу к парню, который на двадцать процентов больше меня и на сорок лет младше, и не предлагаю ему отправиться куда подальше вместе со своей матерью. Я думаю головой. Я не больше продвинут в своем эволюционном развитии, чем обычный человек. Я не лучше владею своими эмоциями, чем обычный человек. Я просто редактирую свою речь, чтобы не попасть в неизбежные неприятности, и делаю это даже тогда, когда пребываю в сильном душевном волнении, называемом состоянием аффекта.
Почему мы тогда не можем редактировать свою речь при общении с близкими людьми? Я утверждаю, что можем. Но мы этого не делаем, потому что знаем, что Другой вряд ли отправит нас в окружную тюрьму за переход допустимых границ.
Мне стыдно говорить, сколько раз я проигрывал семейные споры, потому что у Имаджин хватало здравого смысла эмоционально отстраниться и слушать. Она смотрела на меня и видела мою ярость, не поддаваясь ей. Я слышал, как она называет меня «годовалой тройней», которая хочет все и сразу, которая то кричит и закатывает истерику, то орет от радости. Я видел, как она обретает удивительное хладнокровие и наблюдает за мной, как наблюдают за бурей из укрытия. Я привык сожалеть о своих бурях. Никто не любит бури. После них остаются лишь обломки и грусть. И ты оглядываешься назад с чувством сожаления и поражения.
То, что мы должны держать себя в руках и подавлять порыв ответить на злобные нападки той же монетой (к чему мы в большинстве своем предрасположены), и то, что мы должны отказаться от попыток контролировать Другого, в том числе от попыток контролировать гнев Другого, не означает, что мы должны перестать быть собой. Мы живые люди с богатыми и нежными чувствами, которые тоже можно ранить; мы тоже можем чувствовать боль, и мы тоже можем злиться.
Что делать со своим гневом? Нужно ли его подавлять? Нужно ли сидеть на нем, как курица на яйцах, чтобы из них вылупилась еще дюжина будущих кур? Я говорю, что злиться — это нормально. Это значит, что мы способны чувствовать и что мы живы. Давайте относиться к своему гневу так же, как мы относимся к гневу Другого. Ключ — найти боль, которая скрывается за гневом, и понять ее. Следуйте за болью.
Существует простой способ справиться с гневом. Попробуйте следующее:
• Сначала отметьте эту страницу и отложите книгу в сторону.
• Итак, вы констатировали гнев — свой? Возьмите книгу, вернитесь к этой странице — вы ее отметили, помните? — и продолжите чтение.
• НАЧНИТЕ ЧИТАТЬ ОТСЮДА:
Пока вы не готовы справиться со своим гневом.
Пока ничего не делайте.
И ничего не говорите.
На данный момент вы еще не исследовали свой гнев. Справляться с неисследованным гневом — это то же самое, что лечить болезнь без постановки диагноза.
Чтобы исследовать свой гнев, от него нужно абстрагироваться. Представьте гнев в виде веревки, протянутой между вами и Другим. Теперь эта веревка — гнев — привязана только к вам и болтается перед вами.