операция, и увидел слишком много, заглянув в тело собственной жены, красные, розовые слои кожи, жира, напоминавшие сэндвич, оттянутые в сторону, чтобы врач смог обследовать матку и извлечь плод, руки акушера погрузились туда по локоть. Вот и еще одно открытие: никогда нельзя заглядывать настолько глубоко в тело того, кого любишь.
И родился мальчик, которого решили назвать Натаниэлем: девять баллов по шкале Апгар. Маленький герой. Ребенка отмыли, запеленали, и Джордж заглянул через плечо медсестры, проводившей аспирацию невыжатой стенками влагалища амниотической жидкости через зонд так же, как тысячи матерей над тысячью раковин выжимали тысячу посудных губок тысячей тихих вечеров. Ребенок был необычайно активным, ясноглазым: в его лице читалось благородство и стойкость, Джордж уже мог это видеть; сила была не из тех, что меняют мир, но более глубинной, из тех, что не дают под него прогнуться. Подобная стойкость его тронула.
За рождением и смертью всегда кроется некая история. Все станет частью фольклора, которым обрастает столь великое множество родов; Марину поместили в палату послеоперационного наблюдения, у нее начались отеки, руки раздуло, как у Зефирного Человека. Джордж решил было, что обручальное кольцо придется распиливать, но анестезиолог сказал, что отек вскоре спадет, так и вышло. Наконец, все кончилось, она уснула, ребенок был там, где положено, и он ушел, распахнув больничные двери навстречу тусклому рассвету: начался снегопад, перед ним лежала пустынная, серо-белая Амстердам-авеню, в небе вихрем кружились облака. Он вернулся в квартиру на 105-й, где в свободной комнате спала его теща, открыл холодильник, вылил в высокий стакан для воды остатки белого вина и осушил его. Но этого явно не хватило. На Бродвее был виски-бар, по закону открывавшийся в семь (по воскресеньям, конечно, днем), закрывался в четыре, тоже по закону, и в 7:15 он уже сидел там с Jameson и бокальчиком пива. Он никогда не пил по утрам и не собирался, но день был исключительным; кроме того, когда ты двое суток на ногах, какая разница, утро сейчас или что? Для его тела и психики сейчас по-прежнему была ночь. То, что происходило здесь до работы, было своего рода культурой: мужчины – семейные, привет вам, мужики! – заглядывали сюда по пути на работу, явно ненавистную, пропускали стаканчик и уходили. Первым посетителем оказался краснолицый мужик далеко за тридцать, выглядевший так, словно уже был навеселе, щеки в пятнах, плохо выбриты, воротничок давит, дерьмовый галстук, дешевая имитация британского тренча от J. C. Penney – тем, кто носил такие, всю жизнь суждено было проработать менеджерами среднего звена – и когда Джозеф, лысый, пузатый бармен дневной смены, увидел, как тот проходил мимо окон, направляясь к двери, он достал бутыль виски и налил два двойных шота до краев. Мужик, миновав вращающуюся дверь, положил десятку на стойку – наверное, восемь за шоты и два для Джо, за привычную расторопность. Он опрокинул в себя виски, словно холодную воду. И вышел. На все про все секунд сорок, точно меньше минуты, и только после этого он был готов пережить первые часы грядущего дня. С грехом пополам. В одиннадцать ему скорее всего потребуется догнаться, а вечера дома, наверное, были сплошным бесконечным кошмаром, полным безотрадного убожества или еще чего похуже. Во внутреннем словаре Джорджа, где его разум каталогизировал слова и выражения, красное лицо этого бедняги на долгие годы заняло место в разделе ебаная несчастная жизнь. Посреди этой перемалывающей все и вся меланхолии Джорджу даже стало немного грустно, что он, хоть и измученный, был все же так счастлив. О это чувство, когда в твоих руках твой ребенок.
Когда их малышу, Нейту, исполнилось полгода, они повезли его в Сиэтл крестить и знакомить с ее семьей. Воскресная церемония в чужой, слегка зловещей земле, вотчине римского католицизма. Запах ладана, несколько слов на латыни. Кажется, за всю мессу их прозвучало штук десять. Как рудиментарный хвост. У старого проповедника был сильный акцент. Потом Джордж узнал, что тот баск, челюсть его выглядела так, словно побывала в хорошей драке, и потому он жевал английские слова. Лысая голова, подбородок, уши, щеки и лоб бугрились, видимо, пострадав в той же драке. Из всей его проповеди Джордж запомнил только одну строчку: «Чтобы надлежащим образом прожить жизнь, мы должны наполнить ее самоотверженностью, отрадой и стойкостью». Он запомнил эти три слова: самоотверженность, отрада и стойкость. Потом мать Марины представила Марину, Джорджа и ребенка старому священнику, и тот коснулся беспокойного младенца, улыбаясь ему, и благословил. В его кареглазом лице была грубая красота, яркая, самобытная. Святого отца звали Сан Себастьян, он взял себе духовное имя в честь самого большого города в Стране Басков.
Пока младенец капризничал, святой отец заговорил:
– Жизнь младенца тяжела. Ночью приходит тьма, и он не желает засыпать. Он страшится собственной смерти. Вы должны помочь ему. Сейчас, когда он будет сыт, он уснет, но позже, позже он будет бояться.
На первом году жизни сына Джордж все еще работал в кафе по семьдесят часов в неделю, и Марине приходилось нелегко, но ей помогали друзья, и два месяца с ними провела ее мать. Берк готовился к расширению бизнеса. К концу 1987 года у них было четыре-пять хороших менеджеров. Берк предложил им долю в бизнесе, чтобы тех не перекупили. Когда пришло время отправляться в банк, Джордж и Берк пошли в Barneys и купили себе по дорогому костюму. Джордж надел галстук, а Берк расстегнул рубашку и надел Ray Ban. Он взял безупречный перечень счетов и обзоров кофейни из прессы. Они получили солидный заем в триста пятьдесят тысяч долларов в залог имущества, приведя двух поручителей, и, кроме свадеб и похорон, Джордж больше никогда не носил галстук. Следующие заведения сети «Браун и Ко» открылись на Пятой авеню и 22-й улице напротив здания Флэтайрон. Джордж, получивший официальную должность исполнительного вице-президента, настоял на одном из элементов дизайна: просторных туалетах. По два в каждую кофейню. Скоро у них было четыре магазина и офис («офис, прости Господи», как говорил Джордж), и ни он, ни Берк могли не появляться в лавках по неделе или больше, а значит, он мог свободнее распоряжаться собственным временем, иногда даже проводить весь день дома. Когда Нейту исполнилось три года, Марина решила закончить обучение на вашингтонском факультете международных отношений. Там она проводила три-четыре дня в неделю, и так длилось три с половиной месяца осенью и столько же весной. Теперь они могли позволить себе няню: они переехали в трехкомнатную квартиру с комнатой для прислуги на