Читать интересную книгу Евреи и Евразия - Яков Бромберг

Кстати, о социализме: в известном смысле он может как будто похвастать крупными, даже небывалыми успехами. Его проповедь освобождения труда от капитала сейчас является азбукой для стомиллионных масс. Но зато для социалистов политические выводы, сделанные массами из их проповеди, оказываются убийственными и истребительньми. Второстепенные или даже вредные с точки зрения социализма вещи — политическая особенность национальных личностей, воля к победе в беспощадной борьбе народов за владения, пространства, богатства земные — ныне не отвержены, а, наоборот, поставлены во главу угла народами, схватившимися за топоры с искренней жаждой покончить с экономической эксплуатацией и добыть для всех право на труд и хлеб. Идея как будто на пути к посильному в современных условиях осуществлению, но руководят им чужие, новые люди; люди, по мироощущению, интересам и, главное, стилю, совсем не подходящие к идеалу «светлой личности» по Чернышевскому и Бебелю. Люди же, подготовившие все это десятилетиями упорной работы, не только не пожали никаких плодов, но их еще держат бережно в тюрьмах и концентрационных лагерях или изгоняют в эмиграцию. Кончилась обеспеченная жизнь (иногда недурная жизнь) на партийные средства для вожаков, идеологов и толкователей партийных коранов, и они возопили громким голосом. Сик вос, нон вобис!

Народы, без сомнения, приближаются к строю, отвергающему строение власти на основе преобладания некоторых групповых, корыстных интересов за дымовой завесой теоретического уравнительства; к строю, воплощающему водительство нации активным отбором, руководящимся в своей деятельности стремлениями идеалистического содержания (устранение бесконтрольной эксплуатации, объединение живых сил нации в упряжке положительного общего дела, духовная и нравственная дисциплина, рост значения государства и приближение его к пониманию и заинтересованности масс). Но наряду с этим все яснее обнаруживается преобладающее значение внешнеполитической установки для всякого данного единства, в особенности для национально-государственного, по отношению к которой внутренние отношения играют роль подчиненную и служебную. Раньше мы мыслили в классах, сословиях, правах, свободах, привилегиях, бюджетных статьях, «народных копейках» и т. п. Сейчас же — в государствах, континентах, коалициях, цифрах населения и вооруженных сил и т. д. Всякий шаг по пути освобождения от контроля парламентских клик, от косности, неповоротливости и некомпетентности народных представительств означает большую легкость движений и поступи, больше шансов на успех в небывалой борьбе национальных властолюбий и территориальных аппетитов. Отсюда заинтересованность всякого молодого строя в сохранении старого строя у соседей.

Итак, можно сказать, избегая чересчур формальных обобщений, что народы ныне, каждый своим путем, в зависимости от своих исторических традиций, геополитического положения и условий момента, явно устают от тяжеловесных, прогнивших парламентско-народоправческих форм и подчиняются водительству волевых групп новых людей, берущих на себя ответственность прежде всего за международно-политическое будущее данной нации.

II

Можно ли серьезно говорить о движении в сторону идеократии в стране, где я живу? В Соединенных Штатах плутократический режим обходится без многих фиговых листков, которыми он прикрывается в Европе. Нигде зависимость массы от капитала не принимает таких угодливо раболепных форм, как в С.Ш. Счастливец, использовавший до конца свой «шанс», т. е. свою бессовестность, жестокость и удачливость для личного обогащения, является здесь прежде всего предметом поклонения и примером для подражания, а отнюдь не объектом социального протеста. На сем камне воздвигнуто капище мамоны — в сердцах самих ограбленных и неудачников, и никакая агитация «сознательных» пролетариев его не поколеблет. И деловая жизнь, и школа, и зрелища, и в первую очередь дешевая печать с ее миллионными тиражами ведут изо дня в день упорную, кротовую работу по оглуплению массы, погружая ее в злостное невежество и, прежде и паче всего, сознательно и планомерно разжигая в ней уголовные инстинкты — влечение к убийствам, похищениям, изнасилованиям и т. д. Успехи в этом отношении достигнуты уже громадные. Уже, можно сказать, совершенно выполнена задача вытравить из масс элементарное чувство негодования по отношению к преступнику — шантажисту, похитителю, убийце и т. д. — и заменить его чисто спортивно-состязательным любопытством к борьбе ловкого, популярного вора или убийцы против старых, скучных судейских крыс с их допотопными, хаотическими, не кодифицированными законами. Многое, впрочем, в этих законах весьма современного происхождения (вроде стерилизации или казни синильным газом) и тоже придумано для разжигания человекоистребительных инстинктов. — Над сценой этой борьбы маячит зловещая, но популярная тень электрического стула: он исполняет роль цирковых зверей поздней эпохи классической древности. На него взойдет, проиграв битву, убийца или насильник, об этом событии будет объявлено огромными буквами на первой странице миллионов газетных экземпляров, и о нем несколько дней будут толковать дети в школах и дамы в салонах. На смену придет известие о крупном и злостном банкротстве, о поимке беглого каторжника, о пожаре в какой-нибудь жилой казарме с десятками заживо изжаренных, об очередном расстреле нескольких десятков интеллигентов в Сов. России, о шестом скандальном разводе кинематографической звезды и о миллионе других вещей, под шумок которых обделывают свои делишки партийные политики. Еще, кстати, одно достижение демократии: слово «политик» — «политишэн» в Америке уже вполне, без оговорок и околичностей, равнозначаще словам «темная личность», «мошенник», «паразит» и т. п. Один и далеко еще не самый худший результат такого положения тот, что, напр., среди 10 млн. населения «Большего Нью-Йорка» нельзя найти 10 человек, которым можно доверить городские деньги. Конечно, обыватель, особенно «стопроцентный» американец с остатками былой пуританской закваски, уже давно спрашивает себя с горестным недоумением, как долго все это еще будет продолжаться. Но оформить эти недоумения и выразить их в политическом действии просто некому. Нет здесь, прежде всего, кадра идеалистической молодежи, нет независимого культурного и устойчивого среднего сословия (есть только раболепная толпа слуг крупного капитала, живущих под вечной угрозой быть съеденными в безостановочном процессе централизации и рационализации), нет многочисленной, спаянной традициями, и славными традициями армии (здешние общества ветеранов войн являются, прежде всего, организациями борьбы за законные государственные пенсии против циничного обирательства со стороны акул партийной политики), нет опытной, компетентной бюрократии (даже самой важной в наше время части ее — дипломатического корпуса), — несколько особое положение создается в связи с затянувшейся на целые годы безработицей для десятков миллионов (с семействами) людей. Может быть, здесь таятся известные опасности для существующего порядка. Америка отреклась от европейской и классической культурно-исторической традиции, от искания духовных ценностей и культурного идеала — ради благ мира сего ради разрешения проблемы человеческой нужды, победы над библейским проклятием земной скудости. Голый человек на голой земле начал гигантское строительство, достигнуты были гигантские успехи и поставлены фантастические цифровые рекорды. И вдруг все в один прекрасный день оказалось сатанинским маревом. Библейское проклятие предстало опять в формах какой-то жуткой мороки, опрокидывающей все законы самонадеянного разума. Десятки тысяч людей без крова — при множестве пустующих, обесцененных домов. Сотни тысяч голодающих — вследствие переизбытка хлеба и плодов земных. Миллионы нуждающихся в самом необходимом — вследствие совершенства техники и сказочной быстроты производства.

В американских условиях социальная революция, если бы она произошла, наверное, значительно превзошла бы русскую кровопролитием и нагромождением ужасов. Но, по нашему убеждению ее здесь не будет. Чтобы дать простор инстинктам уголовщины, в виде революции, нужен сначала жертвенный порыв беззаветных идеалистов. Так это было в России. Американский же строй своевременно превратил всю активную часть населения в виртуальных преступников-индивидуалистов. (Малочисленная кучка евреев-агитаторов коммунизма не идет в счет: в ее шумной деятельности не без основания усматривается действие расово-самовозвеличительных инстинктов, и в ней тоже сильно представлен виртуально-уголовный элемент.) — Остается, таким образом, прекрасный шанс для властолюбца, который дал бы (или хотя только положительно обещал) всем минимум хлеба. Но, конечно, не президент Рузвельт, этот человек завтрашнего дня. Громоздкая система его Н.Р.А. сложна и непонятна не только для масс, а главное, по своему стилю (умеренности, сдержанности и доле здравого пессимизма в прогнозах и обещаниях) идет вразрез с традиционной политикой оглупления, опрощения и криминализации масс. Доверие страны к Рузвельту держится на все еще огромных, но истощимых (даже явственно истощающихся) запасах традиционного, первобытного американского оптимизма. — Но если бы даже, положим, пришел другой, «настоящий» человек — насадил ли бы он идеократию? Скорее, наоборот, в его чуде насыщения толпы хлебами было бы, наверное, еще меньше идеократического содержания, чем, скажем, в русском коммунизме, имеющем за собою, как-никак, неукротимый пафос социальной справедливости.