— Не мне решать.
— А кому?
— Есть род...
— Ты так искренне доказывал, что там она лишняя... тебе ведь хочется, чтобы она оказалась там лишней, правда?
Узкие пальчики королевской ножки зажимают лиловое соцветие и тянут, обрывая мягкие нежные лепестки.
— А даже если нет, то ты договоришься, верно? Вряд ли за нее будут держаться. Уступят... сколько ты готов заплатить?
— Сколько попросят. Что попросят.
Она молчит, смотрит, склонив голову к плечу, и острые колючки терний впиваются в нежную кожу. Кровь королевы красна.
— Я о ней позабочусь.
— Благородный порыв. Только... а если она не захочет, чтобы ты о ней заботился? Что ты будешь делать тогда, Оден?
Она идет по траве, не к нему, а от него, и стебли гнуться под тяжестью королевской длани.
— Или мы оба знаем, что ее мнение не важно? Признай. Ты же привык получать то, чего хочешь... и найдешь слова, чтобы успокоить совесть. Например... например, скажешь себе, что эта девочка не понимает, насколько опасно быть одной в таком ужасном мире. Она ведь слишком юна. Наивна. Она нуждается в защите. В покровителе. В ком-то, кто за нее решит, как ей правильно жить.
Туманы прячутся в сетях травы. Им нельзя верить.
— Хотя... — Королева оборачивается и прижимает палец к губам. — Мы ведь не станем заглядывать так далеко. Возможно, ты еще передумаешь. Мужчины вообще легко меняют решения.
Сон рассыпается.
Но Оден долго лежит, пытаясь понять, является ли темнота, его окружающая, остатком сна или же следствием его слепоты. Хуже нет, чем застрять между сном и явью. Спасает затекшая рука, и Оден осторожно шевелит пальцами, пытаясь разогнать кровь и не разбудить Эйо.
Королева Мэб умеет мешать ложь и правду.
Мир действительно опасен. А Эйо — слишком нежная, чтобы и дальше выживать в одиночку. Но удерживать ее силой Оден не станет.
Глава 21. Призраки за спиной
Райгрэ просыпался быстро и резко, вздрагивал, тем самым будил Тору, но некоторое время лежал рядом, словно давая ей возможность привыкнуть к пробуждению.
— Доброе утро, — райгрэ всегда целовал ее в макушку, и если сперва Тора не понимала, зачем, то сейчас просто привыкла.
Утро и вправду становилось чуть более добрым.
И глядя на него хотелось улыбаться.
Но не сегодня.
— Мне... нужно с вами поговорить, — по утрам Тора стеснялась себя.
Макэйо предпочитал спать в одиночестве. И терпеть не мог растрепанных женщин, утверждая, что утренние часы лучше проводить в одиночестве. Хильда с ним соглашалась. Были ли они правы?
— Это... это важно.
— Если важно, то говори, — райгрэ перевернулся на бок и перекинул через Тору руку. — Ты знаешь, что у тебя по утрам кончик носа белеет? А щеки, напротив, розовые... мягкие... теплые...
Ужасно.
И волосы растрепаны. И сама она, полусонная, разморенная, выглядит отнюдь не так, как должна бы. И щеки да, горят, особенно, когда он прикасается к ним.
— Тот господин в театре...
— Ты его все-таки знаешь? — райгрэ нахмурился.
Он не любит ложь, но Тора не солгала.
— Я не уверена, что это он... и что он вообще имеет отношение... и просто я подумала, что вдруг это связано, и...
Тора говорила совсем не то и не так, как должна бы. Мямлила. Заикалась. Путалась в словах. Хильда останется недовольна. Она справилась бы лучше.
— И... я действительно только однажды встречалась с высшими... это давно.
— Спокойно, найденыш, — его пальцы перехватывают запястье Торы. — Не торопись. Тот, с кем ты встречалась, тебя обидел?
— Не меня. Не только меня.
— Но кого-то?
У Торы получилось кивнуть.
— И где встречались?
Надо рассказать, вчера они с Хильдой репетировали эту историю, но теперь слова вдруг потерялись.
— Давно?
— Очень. Еще до войны... в Каменном логе.
Мама говорила, что бояться не стоит, что к сожалению ли, к счастью ли, но кровь Ртути не столь сильна. И Тора, конечно, услышит зов, но сумеет с ним справиться.
— Не лезь в низину, — в те дни она почти ни на шаг не отходила от Торы. Видимо, несмотря на собственные уверения все же страшилась, что случится непоправимое — рудные жилы заберут Тору. — Иди по краю.
Это же и отец повторил.
— Пусть Высшие в огне купаются, — добавил он, — а нам и малого довольно...
Конечно же, Тора боялась. И чем ближе подходил назначенный срок, тем сильнее становился страх. Она сбегала на кухню, садилась около огромной печи и смотрела в разверстое жерло ее, приучая себя не бояться пламени. Ведь кухарка-то не боится, ловко подбрасывает дрова, ковыряется железной кочергой, разбивая черные обгорелые поленья, и заставляет огонь служить.
И Каменный лог виделся Торе этакой огромной печью. Только выпекались в ней отнюдь не пироги.
А на самом деле... на самом деле Каменный лог ни на что не похож.
Нет ни стен, ни решеток, ни заборов. Нет ворот, которые отрезали бы путь к отступлению. Но есть Привратник — про него поговаривали, будто бы он вечен и проклят, обречен до скончания времен сидеть у черной змеи разлома — единственного разлома в обсидиановом кольце скал. Зачем Привратник нужен, Тора не поняла. Он просто был, как был дрожащий от нестерпимого жара воздух и сухая растрескавшаяся земля.
Первый же вдох лишил обоняния: нос и рот забило мелкой пылью.
— Это сейчас он спит, — сказал кто-то и за руку схватил, сжал так, что Тора зашипела от боли. — А потом, когда выходить будем, он проснется.
— Отпусти.
Ее не услышали.
Рядом, вышагивая спокойно, словно бы на прогулке, держался мальчишка из Высших. Он был каким-то очень длинным, и Тора не доставала ему даже до плеча. Но она прежде никогда не видела Высших, и наверное, это правильно, что он крупнее.
— Проснется и будет ждать, когда все пойдут назад, — он говорил, не глядя на Тору, точно бы и не для нее, но отпускать не собирался, и как-то так запястье повернул, что стало еще больнее. — И тех, кто будет последним, добьет. Последние — всегда самые слабые... зачем им жить?
Тора видела острый подбородок, и щеку с узором крупных родинок, и брезгливо поджатую губу, словно бы ее сопровождающему было противно находится рядом с Торой.
— Мир надо избавлять от всяких уродов. Так папа говорит. Когда я вырасту, я приму такой закон, чтобы вымески вообще на свет не появлялись...
— Законы принимает Король, — возразила Тора.
— Я вырасту и стану Королем.
Он произнес это так уверенно, что Тора замолчала и поневоле перевела взгляд на Привратника, который и вправду дремал, разлегшись на камне.
— Он никогда не становится ни псом, ни человеком, — продолжил парень. — Это чтобы удобнее было. Зубы-то у пса острее, а у человека — руки ловкие. До кого зубами не дотянется, того молотом добивает...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});