в трубку тетрадь, и из нее выпадает огрызок карандаша. Я прислоняюсь к стене и открываю первую страницу:
Дневник Родики Эдлер
Это я
На первой странице рисунок девочки в белом платье, напоминающем больничную ночнушку. Я узнаю ее почерк. Ее манеру рисования. Эти вытянутые линии и прыгающую штриховку. У девочки огромные, закрашенные черным глаза. Она всегда рисовала людей как гуманоидов. Достаю из кармана смятую анонимную записку, неизвестно как оказавшуюся в моем почтовом ящике, и прикладываю к тетради. Разлиновка и желтоватый окрас совпадают один в один.
Затем я начинаю читать.
Мне семь лет. Доктор сказал, что мне всегда будет столько.
Я не знаю почему.
Перелистываю и вижу новый рисунок. У девочки на ногах кандалы. Кучерявая цепь бежит к оскаленному чудовищу в белой шапке, на которой нарисован крест.
Я живу одна. Доктор приходит, чтобы взять у меня красное.
Здесь не дают сладкое.
Вообще здесь ничего нет.
Хочу домой.
На другой странице что-то непонятное и черное, но в нем прорисовано множество пар глаз.
Кого не видно.
Далее нарисована большая девочка-гуманоид с черными волосами и грустным ртом.
«Санда», – выведено корявыми буквами.
Санда сказала, что ненавидит меня. Но я знаю, что она придет.
Санда заберет меня. Нужно ждать.
Опять изрисованная чернотой страница. Ничего на написано. На соседнем листе – очередной маленький абзац:
Если доктор будет мертв, он не придет сюда больше.
Крис сказала, что надо его съесть.
Мы были на осмотре. Он брал красное у меня, а сестра у Крис.
У Крис получилось начать есть.
Все было красное.
Доктор разозлился и удалил ей зубы.
Он сказал, что это ждет нас всех.
Мне тоже выдрали два зуба как предупреждение.
Мне так больно.
На странице бурые капли, и меня начинает трясти. Я не знаю, как это прекратить.
Начинаю забывать.
Не помню лица мамы и папы.
Хотя они только притворялись моими мамой и папой.
Еще я забыла номер нашего дома.
Я спросила доктора, почему я здесь.
Он сказал, потому что у меня никого нет, и я должна служить клинике.
Мне кажется, он врет. Я помню Санду.
Она уже близко.
Когда она придет, доктора не станет.
И мы пойдем домой.
Это последняя страница. Дальше тетрадь была пустой.
Похоже, она вела этот дневник только первое время. Потом… либо карандаш затупился, либо она все забыла.
Я поднимаю голову и вижу, что Джей Пи все это время стоял рядом, читая страницу за страницей.
– Санда… пожалуйста, не ведись. Ты знаешь, кто она.
Я кивнула, но внутри все покрылось инеем. Она не считала их родителями и никогда, судя по всему, не чувствовала вины за содеянное. Эти строки стали коротким и печальным откровением о том, как она ощущала мир. Подменыш – меньше, чем человек. Но все, что произошло, кажется мне несправедливым не только по отношению к Эдлерам.
К ней тоже.
Джей Пи выглядит растревоженным и почему-то нервно крутит головой.
– Пошли отсюда. Поищем Крупке. И остались еще подвальные помещения. Мне здесь уже нехорошо.
– Ты вспотел, – замечаю я.
Он нервно усмехнулся и двинулся прочь. Зверь, стоящий все это время в проходе, так и не пересек порог комнаты.
– Эй, – я касаюсь его локтя. – Ты чувствуешь… того, кто здесь был? Родику? Она… в клинике?
В ответ получаю кивок.
– И… где она?
– Зверь не знает, – с промедлением говорит он. – След во всем здании. То, что здесь жило, сейчас где-то снаружи.
– То есть на улице?
– Нет. Вне того, что тут. Но вокруг нас.
– Полная морис-сендаковщина, – комментирует из коридора Джокер.
В здании остается последнее неисследованное нами помещение – подвал. Спуск проходит в полумраке, не все лампочки работают. Потолок и стены покрыты сетью странных красных прожилок. Ржавчина или особый вид плесени… Но кажется, что мы идем по чьим-то внутренностям и что здание живое.
Внизу имеется тяжелая железная дверь, которая, к счастью, открыта. Иначе мы тут долго возились бы, если вообще умудрились бы попасть внутрь.
– Ну-ка… – выглядит заинтересованным Джокер, просовывая в расщелину любопытную физиономию.
Зверь ведет себя так же, как и в палате Родики. Стоит на пороге и не смеет пересечь его. Я осторожно ступаю первой и нашариваю на стене выключатель. На потолке загорается тусклый ряд ламп.
Кафельные стены тоже покрыты бурыми прожилками, они разрослись повсюду. Из-за этого в плохом освещении зал кажется красным. Посреди расположен небольшой Т-образный бассейн. Он пуст. На дне лишь знакомая плесень. Больше ничего в этой комнате нет.
– И для чего эта ванночка? – скептически вопрошает Джей Пи, встав рядом со мной над бассейном. – Никогда таких не видел.
– Процедурная? – предполагаю я. – Ее, похоже, сто лет не использовали.
Зверь все так же на пороге. Мне кажется, он испуган. Понимаю, что он и шагу к нам не сделает.
– А здесь что чувствуешь? – задаю ему тот же вопрос.
– Это плохое место.
Я снова оглядываю инфернальное помещение. Если отмыть стены, будет обычный зал. Джокер позади спрыгнул в бассейн и ковыряет его половицы.
– Что здесь происходило? Кто-то умер? – вскользь интересуюсь я, в глубине душе проклиная его загадочную манеру отвечать.
– Зверь не хочет подходить ближе. Отсюда надо уйти.
Он отступает первым и скрывается на лестнице, Джей Пи вскоре тоже. Я еще некоторое время стою, оглядывая пустой зал. У меня странные ощущения. Несмотря на окружающую пустоту, вокруг витает что-то зловещее. Что, если настоящих детей убивали здесь? Так давно и так часто, что стены окрасились красным…
Мы вылезаем на улицу, и Зверь ведет нас к Крупке. Он двигается, как собака-ищейка, почти припадая к земле. Наблюдая за ним, я понимаю, что, имитируя повадки животного, он задействует нужные каналы восприятия. Шимицу привязала активацию его необъяснимого сверхчутья к рефлексам, чтобы Зверь мог ими управлять. Вероятно, он не мог это контролировать, и она разработала для него символическую вработку. Я видела на нем те же методы, что были опробованы и на мне.
С неба по-прежнему тихо падает пепел. Источник этих осадков необъясним. Вдалеке беспрерывно звенят колокольчики, будто там бродит кто-то живой. Звук вселяет еще большую тревогу.
Зверь приводит нас к большой пристройке – то ли склад, то ли амбар. Ветхие деревянные створки качаются под усиливающимся ветром. Вблизи нас обдает запахом удушливой гнили. Внутри видим