После всех этих процедур наступала череда занятий. К ней один за другим приходили разные учителя. Она делала большие успехи. По крайней мере, султан Сулейман теперь не смеялся, как раньше, над ее турецким языком. А может быть, он просто привык. Они начали больше говорить по-турецки. Но письмо ей никак не давалось. Все эти крючочки и загогулины превратились для Хюррем в сущий кошмар. Иногда сам повелитель, взяв перо и чернила, пытался научить Хюррем писать, но даже он разводил руками. Она делала вид, что полностью погружена в урок, но вместо этого делала все, чтобы своей неспособностью довести его до смеха и заставить перейти к любовным играм.
Зато в занятиях музыкой ей не было равных. Теперь она великолепно играла на кануне. Она научилась играть несколько турецких мелодий. Песни были медленными и очень печальными. Канун звучал красивее саза. Пальцы Хюррем, словно птицы, летали по струнам. Она даже пыталась сама придумывать новые мелодии, которые повелителю нравились больше, чем те, которым ее старался научить преподаватель музыки. Ее мелодии были живыми, яркими и, что самое важное, полными жизни.
Помимо занятий, Хюррем никогда не забывала о двух вещах.
Каждый день она приходила в покои для наложниц и беседовала с гаремными девушками. Сначала это никому не нравилось. Где это видано, чтобы Хасеки султана спускалась в общее помещение и проводила время с простыми наложницами? Все ломали голову – зачем ей это нужно? Послушать сплетни, повеселиться или просто поболтать? Но, когда Хюррем помогла нескольким девушкам, разговоры стихли. И даже те из девушек, которые раньше от зависти говорили про нее, что ей далеко до Гюльбахар Хасеки, после этого начали считать ее доброй и прекрасной госпожой. Хюррем скрывала от всех, что главной ее целью была не столько симпатия наложниц, сколько стремление следить за тем, какие в гарем поступают девушки, и, если среди них попадется какая-нибудь красавица, которая может понравиться Сулейману, успеть принять меры. Так что если появлялась красотка, которая могла стать ее соперницей, то Хюррем успевала найти способ избавиться от нее.
Второе, что каждый день не забывала проделывать Хюррем, – зайти к Хафзе Султан. Каждый день она приходила поцеловать ей руку и справиться о ее здоровье: «Скажите, не желаете ли вы чего-нибудь, Валиде? Как ваше самочувствие? Как прошла ночь?»
В ответ она всегда слышала одно и то же: «Единственное наше желание – покой и благополучие нашего повелителя и его государства, да продлится его правление долго и счастливо, да сопутствуют ему здоровье и удача».
А султан Сулейман занимался делами государства, и любовь Хюррем играла здесь не последнюю роль. С воодушевлением он по несколько часов каждый день заседал в Диване, следил за строительством флота, принимал послов, обсуждал торговые дела.
Однажды ночью, поцеловав Хюррем, он сказал ей: «Знаешь что? Сегодня в Диване Пири Мехмед-паша мне сказал кое-что такое, что я не знал – сердиться или смеяться».
– Даже если он сам Садразам, кто ему дал право злить моего повелителя? – откликнулась Хюррем. – Наверное, он пошутил.
Ей было очень любопытно, что же такое сказал великий визирь, но она не хотела показывать падишаху своего любопытства. Хюррем уже давно научилась вытягивать из Сулеймана абсолютно все, что ей хотелось узнать.
– Я тоже подумал было, что это шутка. Пири-паша уже стар, и, хотя он иногда позволяет себе говорить слишком многого, он человек опытный. От его глаза ничто не утаится.
Хюррем протянула падишаху еще вина. Тот сделал глоток и поцеловал ее в нежно-розовое плечо.
– Мы говорили в Диване с визирями и пашами о подготовке к походу, и о том, что мы одобряем то, как она идет. Как вдруг Пири-паша поклонился, шагнул вперед и сказал…
Пытаясь вспомнить слова паши, Сулейман помолчал, а затем продолжил: «…О великий падишах! Мы стараемся безупречно служить вам и османскому государству. Но, на наше счастье, по воле Аллаха у вас и нашего государства появилась еще и Хюррем Хасеки». Вот именно так и сказал старый волк.
– Мой султан, как я понимаю, эти дерзкие слова действительно шутка, и она свидетельствует о том, что я делаю вас счастливым.
Сулейман взял Хюррем за руки и покрыл их поцелуями.
– Конечно, так. Все видят, как мы счастливы. Повсюду во дворце говорят только о тебе, и все тебя хвалят. Слава о твоей красоте не сходит с языков.
Хюррем благодарно подставила губы для поцелуя.
– Единственный, кто тебя недолюбливает, – главный сокольничий, – вздохнул султан.
Опять этот человек! Опять этот Ибрагим, с которым Сулейман проводит больше времени, чем с ней! Хотя внутри Хюррем закипели гнев и ревность, она сделала вид, что удивилась и слышит о нем впервые.
– О ком вы говорите, повелитель?
– Об Ибрагиме, главном сокольничем.
Той ночью Хюррем долго не могла заснуть в объятиях Сулеймана. Она думала о главном сокольничем и о том, что их связывает с падишахом. Хюррем слышала, что Ибрагим был некогда греческим пленником. А затем попал от пиратов к Османам и стал служить Сулейману. С Сулейманом они были вместе с самой Манисы, Ибрагим был султану как брат и хорошо знал Гюльбахар Хасеки. Сулейман проводил слишком много времени с Ибрагимом. Ибрагим знал обо всех делах во дворце и в государстве. Ибрагим знал обо всем, что происходило в Диване. Этот человек был опасен. «Кажется, – сказала себе Хюррем, – этот человек очень похож на меня. Кажется, он старается настроить Сулеймана против меня. Мне нужно заставить падишаха отвернуться от него. Сулейман должен слушать только меня, и больше никого».
XXXII
Весна, 1522 год
Теперь любовь султана Сулеймана к русской наложнице Хюррем была у всех на устах. Об этом говорили повсюду: в гареме, в Диване, в Эндеруне, в казармах янычар, в особняках визирей и пашей, в женских банях и в пивных Стамбула. Об их любви говорили, как об истории Керема и Аслы, Юсуфа и Зулейхи, Ферхата и Ширин[45]. Теперь молодой падишах, когда не был занят делами государства, разрывался между двумя страстями: Хюррем и охота.
Хюррем сходила с ума, стоило Сулейману отправиться на охоту, захватив с собой главного сокольничего Ибрагима. На самом деле на охоту с падишахом отправлялись всегда еще несколько пашей, визирей и простых офицеров, но Хюррем начинала злиться уже только оттого, что Сулейман вместе с Ибрагимом.
Призвав однажды главного евнуха, она повыспросила у него об Ибрагиме. Тот оказался греческим девширме. Рассказав все, чернокожий евнух уставился на Хюррем, пытаясь понять, о чем она думает, но не смог совершенно ничего прочесть на ее лице. Хюррем лишь сказала Сюмбюлю-аге: «Хорошо, что ты рассказал мне о нем. Хорошо, что этот человек так верно служит нашему повелителю».