Ночью пожилая женщина плохо спала. Ей не давали спать тревожные мысли.
После вечернего азана она ходила в погруженные во тьму покои матери своего внука. Ей стало не по себе в тишине комнат, в которых еще утром звенел смех Мустафы. Все было, как прежде, но внезапно из этих стен, занавесей, седиров словно бы ушла душа. Она сидела некоторое время в одиночестве посреди этой безмолвной тишины. Ей стало грустно оттого, что от веселых криков и беготни Мустафы в гареме не осталось и следа. Повсюду теперь царило ощущение осиротелости.
Гюльбахар будет забыта за несколько дней. Сейчас от нее в гареме остались только сплетни. Но через несколько дней девушки найдут себе новую тему. Все станет так, будто бы Гюльбахар и Мустафа никогда и не жили здесь, а Мустафа никогда не разбивал вот это стекло. От этой мысли она вздрогнула. Как быстро люди обо всем забывают.
«Неужели я совершила ошибку? – прошептала она. – Да нет же, нет, этого не может быть». В покоях Гюльбахар стояла жуткая тишина, и собственный шепот показался ей криком.
Эти мысли не оставляли ее и сейчас, пока она ждала Хюррем. Нет ее вины в том, что сын охладел к Гюльбахар. Она никогда не пыталась разлучить Сулеймана с черкесской красавицей. «А Александра? – спросила она саму себя. Она так и не смогла привыкнуть к новому имени наложницы. – Да, не было моей вины в том, что Сулейман охладел к Гюльбахар. Но ведь именно я нахваливала Сулейману будущую Хюррем. Ведь именно я говорила о том, как прекрасен ее голос, как чудесны ее песни. Я сама привела Хюррем. Откуда я знала, что Сулейман так страстно привяжется к этой девушке?»
Неужели она не могла остановить сына, когда дело приняло такой оборот? Неужели она не могла сказать ему: «Сынок, повелитель, все-таки Гюльбахар мать твоего шехзаде, мать моего внука. Нехорошо забывать об этом. Аллах этого не простит. Ты ведь знаешь, что и твоя мать была такой…»
Но она так не сказала. Возможно, если бы она сумела так сказать, то все было бы по-другому. Наверное, Гюльбахар сейчас сидела бы здесь и играла бы с внуком. А Хюррем Ханым, будучи просто новой фавориткой повелителя, развлекала бы султана своим пением. Может быть, ее слова ничего бы не изменили, не повернули время вспять, но, возможно, Сулейман не поступил бы так жестоко.
Раздался голос: «Пришла Хюррем Хасеки, Валиде Султан». Так, значит, Хюррем уже официально стала Хасеки – не прошло и дня. На пороге появилась Хюррем, изящно поклонилась, как ее учили, и замерла. Она не решалась поднять голову, пока Валиде Султан не позволит. «Проходи», – махнула ей Валиде. Хюррем подошла, опустилась на колени, поцеловала ей подол платья и осталась сидеть у ее ног. Голос Хафзы Султан был холоден. Неужели мать султана Сулеймана, которая до сегодняшнего дня относилась к ней с любовью, остыла к ней за одну ночь?
– Мы слышали, что наш сын официально объявил твое новое имя. Мы недавно слышали, что теперь тебя следует называть Хасеки. Ну что, ты сейчас довольна?
Да, все было так, женщина разговаривала холодно, в ее голосе не осталось прежнего тепла. Хюррем вновь склонилась к ее ногам и отрицательно покачала головой.
– Почему же ты несчастна? Объясни! По-моему, ты должна быть счастливой. Смотри, ты теперь единственная фаворитка нашего сына. А кому из рабынь удавалось стать единственной фавориткой повелителя? Мне кажется, что Аллах очень любит тебя…
Валиде Султан помолчала, глядя на склонившуюся у ее ног девушку, и продолжала: «Так, видно, суждено. Кому-то ссылка, кому-то ровная дорожка».
Хюррем заплакала. Валиде Султан растерянно осмотрелась. Она не приказывала служанкам удалиться, чтобы они тоже видели эту сцену. Новая фаворитка султана Сулеймана сейчас плакала на коленях перед Валиде Султан. Пусть все видят, кто по-прежнему хозяйка в гареме.
– Ты плачешь?
Хюррем, всхлипывая, ответила: «Да, Валиде».
– Почему, разве тебе сегодня не стоит радоваться?
– Я не ожидала, что все так сложится, Валиде.
– Чего же ты не ожидала? Подними-ка голову.
Хюррем медленно подняла голову. Валиде вздрогнула, увидев боль в ее мокрых от слез глазах. Все это было очень непонятно.
– Чего ты не ожидала, Хюррем Хасеки? Отчего ты плачешь?
Тут Валиде решила, что достаточно показывать всему гарему свою власть, и сделала служанкам знак удалиться.
После того как обе служанки, сидевшие вместе с Хюррем у ее ног, вышли, девушка зарыдала: «Если бы мы знали, что оттого, что мы стеснялись показать лицо повелителю и не приходили к нему, он так разгневается, если бы мы знали, что он примет такое решение…»
Валиде прикусила губу, чтобы не показать, что ей смешно. Девица заговорила о себе во множественном числе, как члены султанской семьи.
– Мы бы не позволили, Валиде, падишаху удалить отсюда Гюльбахар Хасеки и маленького шехзаде.
Валиде Султан вздрогнула:
– Как ты сказала, девушка? Ты бы не позволила?
– Я бы умоляла повелителя, я бы просила его, я бы говорила, что во всем виновата не Хасеки, а презренная рабыня Хюррем. Если надо, я и жизни бы не пожалела, – всхлипывала Хюррем.
– О какой вине ты говоришь? Ты ни в чем не виновата. Это Гюльбахар Хасеки совершила непростительный поступок.
Теперь разговор свернул в нужное Хюррем русло. Казалось, лед в голосе Валиде начал таять.
– Простите меня. Ведь все случившееся – это из-за любви. Ведь Гюльбахар Хасеки тоже любит повелителя. Она даже не побоялась его гнева.
Валиде внимательно смотрела ей в глаза. За стеной слез Хюррем увидела, что надменное выражение постепенно тает во взгляде Хафзы Султан.
– Вчера вечером великий султан позвал меня к себе в покои, но я сказала ему то же самое. Я сказала ему, что я его покорная раба и если я счастлива была, когда повелитель, невзлюбив мое прежнее имя, сменил его на новое, то я была бы счастлива, если бы повелитель не обратил внимания на несколько ничтожных пощечин, которые заслуженно отвесила русской неверной мать его шехзаде. Все это совершенно неважно, когда есть любовь моего великого султана к его покорной рабе.
– Ты в самом деле так думаешь, Хюррем? – голос Хафзы Султан звучал совсем мягко.
Хюррем прекрасно знала, что Валиде Султан сейчас пристально следит за выражением ее глаз.
– Да, – зарыдала она вновь. – Я утром сразу побежала к вам, ведь с кем еще я могу разделить, кроме вас, такое горе. Я здесь совершенно чужая, я не знаю ни традиций, ни порядков, с кем мне еще поговорить, кроме вас? Скажите, госпожа, что же мне делать, чтобы Гюльбахар Хасеки, мать нашего шехзаде, вновь предстали перед вашим взором?
И она опять зашлась в плаче.
«Верно ты поступаешь, – думала Валиде Султан, – хорошо слезы льешь. Ну а если слезы твои и правда искренни, то, может быть, когда-нибудь Аллах простит тебя за твой грех».