Читать интересную книгу Из боя в бой. Письма с фронта идеологической борьбы - Юрий Жуков

Богини и смертные глядят с неба на землю: что же

там происходит? Под взором богини мира все меняется: войны кончились, сады расцвели, с неба не падает ничего, кроме дождя…

И вот уже на авансцену выходит актер, игравший роль Гермеса. Он разгримировывается, надевает халат и говорит, обращаясь к зрителям: «Посмотрим теперь, что по этому поводу хотел сказать Аристофан». Достает из кармана томик Аристофана и… начинает читать по–древнегречески его пьесу «Мир». Потом вдруг отрывается от текста и говорит по–английски:

— Он тут упоминает всяких политических деятелей своей эпохи. Их в нашей постановке нет — они нам ни к чему…

На этом, собственно говоря, все, казалось бы, логически кончается. Но прошел всего один час и просто как‑то неудобно сказать публике, что она за свои доллары уже получила достаточно удовольствия и теперь может расходиться по домам. С другой стороны, Аль Кармине помнит, что он как‑никак священник и ему полагается читать мораль прихоя<анам, то бишь зрителям, посещающим театр «Астор–плаза».

Поэтому объявляется перерыв. Аль Кармине покидает свой рояль, устало поднявшись со стула, и выходит вместе со зрителями на улицу подышать свежим воздухом — фойе в этом театре, как и в большинстве американских театральных зданий, нет.

Когда мы возвращаемся в зал, на сцене уже сидят рядышком на длинной скамье все герои пьесы: и боги, и простые смертные. Усевшись у рояля, Аль Кармине ударяет по клавишам и зычным голосом запевает: «Мир, мир, мир!» Песню подхватывают шесть негров и четыре негритянки — рабы и рабыни, их хозяева, богини мира, процветания и изобилия, Гермес. Но второй акт значительно слабее первого — Тим Рейнгольд и Аль Кармине под конец явно выдохлись.

Зал охватывает ощущением вялости: никакого действия па сцене не происходит. Тщетно актрисы разыгрывают импровизированную сценку ссоры между чопорной богиней процветания и лихой богиней изобилия из‑за «афинянина»; богиня изобилия остается в петях и начинает заигрывать с негром — слугой «афинянина». Тот просит хозяина разрешить ему иметь с ией дело, но получает строгий ответ:

— Нет, хотя у нас процветание, но изобилия на всех не хватит…

Зрители слабо реагируют на эту остроту; тягучий второй акт их разочаровал, тем более что в конце Аль Кармине спешит подчинить пьесу канонам елейной морали благополучия: учиняется жертвоприношение в знак благодарности богам, ниспославшим на землю мир, все молятся, поют кантаты. «Афинянин» объявляет, что он женится на богине процветания, и приглашает всех на свадьбу. Аль Кармине запевает:

— От моря и до моря мир и братство навсегда…

Так, соединяя развлечение с нравоучением, этот ловкий и, бесспорно, одаренный молодой попик делает свое дело. По Гринвич–вилледж о нем идет слава как о парне, с помощью которого запросто можно сговориться с богом о прощении грехов. С ним, как говорится, не соскучишься…

Психодрама «Волосы»

Вот пьеса поразительной судьбы: написанная двумя молодыми драматургами Джеймсом Радо и Джеромом Раг- ни для крохотного кафе–театра в Гринвич–вилледж, она вдруг вырвалась в центр Бродвея и вызвала сенсацию в Соединенных Штатах, а затем и во всем западном мире. Ее играют сейчас и на восточном и на западном побережье США, в Стокгольме, Лондоне, Мюнхене, Копенгагене, Париже, и повсюду она вызывает азартные споры. Называется она странно: «Волосы. Музыкальная пьеса об американской племенной любви». Критики определяют новый жанр, созданный Радо и Рагни, как «психодраму» или как «поп–оперу добрых дикарей общества изобилия».

Сами авторы скупы на комментарии — опи предпочитают, чтобы зритель сам догадался, что именно они хотели ему сказать. В программке, которую мне сунул в руки длинноволосый билетер в театре Лос–Анджелеса «Аквариум», где я видел эту пьесу, были опубликованы лишь их декларативные заявления:

«Я верую в единого Бога, Всемогущего отца, Создателя Небес и Земли и всех вещей, видимых и невидимых, — писал Джером Рагни. — Ия верую в единого

Господа Иисуса Христа, сына Божия, рожденного от Отца ранее всех веков. Бог Богов, Светоч Светочей, подлинный Бог от подлинного Бога, он ради нас, людей, и ради нашего спасения спустился с Небес. И он был обращен в плоть Святым Духом и Девой Марией и Стал Человеком».

«Он был распят за нас, — продолжал Джеймс Радо, — страдал при Понтии Пилате и был погребен. И на третий день, согласно священному писанию, он встал из гроба. Он поднялся на небеса и воссел одесную Отца. Он придет вновь во славе, чтобы судить живых и мертвых, и царствию его не будет конца. И я верую в Святого Духа, Господа, дарующего жизнь, которая исходит от Отца и Сына. Ему поклоняются и его славят вместе с Отцом и Сыном, и он говорит устами пророков… Я исповедую святое крещение, дабы получить прощение грехов, и я жду воскрешения мертвых и живых (!) в грядущем мире. Аминь».

На первый взгляд эти декларации, звучащие столь неожиданно и даже кощунственно на фоне озорных, во многом даже непристойных сцен, которые принесли «Волосам» скандальную славу в мировом масштабе, выглядят как экстравагантная шутка, которой авторы пьесы хотели эпатировать зрителя. Но чем больше я думаю над спектаклем, увиденным в Лос–Анджелесе, тем больше утверждаюсь в мнении, что Рагни и Радо задались целью дать какое‑то философское обоснование процессам, происходящим в сознании героев своей пьесы, представителей той части американской молодежи, которая стихийно бунтует против мертвящего образа жизни в пресловутом «обществе потребления», отрекаясь от благ цивилизации, ибо в цивилизации она видит своего врага.

Рагни и Радо вряд ли так уж религиозны, как это можно предположить, прочитав их заявления. Но им, по- видимому, хотелось почерпнуть в христианской мифологии какие‑то обоснования все еще непонятного многим поведения тех молодых американцев, которые бросают учебу, отказываются работать, уходят из дому и живут «племенами», ютясь в подвалах и заброшенных развалинах, находя утешение в наркотиках и беспорядочных половых связях. (Вспомните, кстати, что авторы сочли нужным в названии своего произведения подчеркнуть, что это «пьеса о племенной любви».)

II главный герой этой пьесы, «дикарь XX века» Клод, бунтующий против норм поведения в «обществе потребления» п войны во Вьетнаме, всем поведением своим пытающийся доказать, что единственное спасение человека — возвращение к первобытному строю, и погибающий все же во Вьетнаме — не олицетворяет ли он «пророка, устами которого глаголет святой дух»?

Обо всем этом можно только догадываться — настолько смутен и сложен творческий язык авторов этой странной пьесы. Но вот что говорит продюсер «Волос» —импресарио Бертран Кастелли, который осенью 1967 года, увидев «Волосы» в кафе–театре в Гринвич–вилледж, оценил опытным глазом возможности ее успеха на мировой сцене и вытащил ее с помощью чикагского миллионера Майкла Баттлера на Бродвей, где она была впервые показана в апреле 1968 года:

— «Волосы» — это история поколения. Сегодняшнего поколения. Того поколения, которое говорит: дайте мне возможность жить так, как мне хочется, ведь через пять лет я войду в систему, как и все, и остригу свои волосы. Это внуки Сартра, одетые по моде Пикассо и живущие в мире, от которого не отказался бы Шан Женэ. Это также поиск абсолюта, чистоты, земного рая. Они хотят стать такими, какими были Адам и Ева до первородного греха. Отсюда сцены, в которых они выступают совершенно нагими…

Пьесу в Нью–Йорке и Лос–Анджелесе поставил известный режиссер О’Хорган из Чикаго, дебютировавший в 1964 году все в той же Гринвич–вилледж в кафе–театре «Мамма» постановкой пьесы Жана Женэ «Бонны», в которой роли бонн в соответствии с замыслом автора играли мужчины. Слава к нему пришла быстро. С тех пор он поставил тридцать пьес, организовал три театральных турпе своей труппы в Европу, участвовал с нею в фестивале экспериментального театра в университете штата Массачузетс. Он был премирован за постановку «крестьянской драмы» под названием «Футц» (автор Рашель Оуэн) — в этой пьесе речь шла о слабоумном, которого преследуют односельчане за то, что он живет со свиньей.

О’Хоргану нельзя отказать в творческой изобретательности, динамизме, умении создать драматическое напряжение. Оп работает с молодыми актерами, которые в сущ-

яости играют самих себя и поэтому ведут себя на сцене совершенно непринужденно. Они веселы и неутомимы. Им нравится бунтовать и пугать публику своими выходками.

Именно эти экстравагантные выходки, а не тот дух молодого протеста, которым проникнуты многие сцены спектакля, создают вокруг «Волос» атмосферу сенсации и влекут к этому спектаклю толпы завсегдатаев театра. Характерно, что в зрительные залы, где показывают «Волосы», устремляются прежде всего те, против кого, казалось бы, она направлена, — пьеса стала модной в высшем свете.