в будущем иметь потомство. Такие мрази не должны размножаться! Антон ноет, стонет, грозится отцом, но толком постоять за себя не может: он только на словах крутой и всемогущий, на деле не стоит и выеденного яйца. Его дохлые попытки нанести ответный удар кажутся смешными. Зато я не могу остановиться: ещё никогда и никого я ненавидел сильнее него.
– Что здесь происходит? – на всех парах в спальню вбегает Осин и первым делом начинает оттаскивать меня от размякшей тушки Булатова. – Ветер, угомонись! Ты же его убьёшь!
Влад удерживает меня на месте, яростно сдавливая грудину. И если поначалу я рвусь добить Булатова, то уже через минуту меня начинает не по-детски трясти, а всё, что мне хочется, – это забрать Нану и как можно скорее вернуться домой.
– Руки свои убери! – тыльной стороной ладони вытираю кровь на разбитой губе и, удостоверившись, что Тоха всё ещё дышит, освобождаюсь из захвата Осина.
– Что случилось? – хрипит Владик и ошарашенно обводит спальню взглядом, пока не замечает Нану. Девчонка снова впала в забытье и укрытая одеялом лежит неподвижно, выставив на обозрение разбитую щеку.
– Вот чёрт! – испуганно голосит Осин, схватившись за голову. – Чёрт! Только этого мне не хватало.
Он закрывает руками уши и начинает трясти головой, отрицая увиденное.
– Вызови скорую и такси! – я взволнован не меньше Осина, но раскисать не время.
– Ветер, скажи, что Свиридова жива! – парень жадно ловит ртом воздух и продолжает бессмысленно метаться из стороны в сторону. – Господи, что же теперь будет? Отец меня в порошок сотрёт, ты понимаешь?
– Хорош истерить! Она жива! – схватив придурка за грудки, повышаю голос. – Такси и скорую! Срочно!
– Да-да! Сейчас! – суетливо моргает Осин, нащупывая в кармане мобильный. – Свиридовой скорую. Тебе такси.
– Скорую Булатову! Нам с Марьяной такси, – подвергать репутацию Наны пустым пересудам и сплетням не хочу. Если Свиридов решит показать дочь врачам, он сделает это сам. – Для всех ей просто стало плохо! Ясно? Если хоть кто-то, хоть что-то…
– Всё ясно, Ветер! Пусти! Сейчас вызову, – испуганно пищит Осин, прекрасно понимая, что чем меньше у этой истории свидетелей, тем спокойнее он сам будет спать по ночам.
Пока Владик висит на телефоне, а Булатов продолжает корчиться от боли, спешу к Нане. Снова глажу её по голове, пытаюсь привести в чувство, но её накаченное какой-то дрянью тело остаётся безразличным к моим мольбам.
– Ветер, я тут подумал: ну его это такси – лишние глаза и уши, – Осин с неподдельным ужасом смотрит на Нану. – Вас Илюха, мой старший брат, отвезёт. Я ему только что позвонил. Через пять минут можно будет спускаться. Я свет в гостиной вырублю. Пока народ будет возмущаться, незаметно вынесешь Свиридову к машине. Если нужно, помогу. А как гости разойдутся, я вызову скорую для Тохи. Его отцу шумиха явно некстати: головы полетят, понимаешь?
– Ладно, – киваю незадачливому хозяину вечеринки и непослушными руками снова пытаюсь натянуть на Марьяну свою толстовку. А после подхватываю её бессознательную на руки и, переступив через Булатова, несу вниз.
Осин не обманул: в гостиной темно и шумно. Внезапное завершение вечеринки мало кому приходится по вкусу. Но мне вся эта сумятица только на руку. Осторожно спускаюсь на первый и, прижимая Марьянку к себе, несусь во двор.
– Всё будет хорошо!
В компании недовольного, но молчаливого Ильи мигом доезжаем до дома.
– Ещё немного! Ещё чуть-чуть!
Пустой подъезд, неторопливый лифт. Удерживая на руках Нану, с трудом попадаю ключом в замочную скважину.
– Мы дома, Нана! Всё позади!
Как дурак, радуюсь, что Свиридов с женой давно спят. Отчего-то мне всё больше думается, что не займут они сторону дочери. Спустят всех собак, а в угоду губернатору ещё заставят извиниться перед его сынком.
– Я буду рядом, Нана! Всегда! Даю слово!
Позабыв снять уличную обувь, несу Марьяну в свою комнату и, уступив ей кровать, сажусь рядом на пол.
– Прости меня! Прошу, прости!
Держу мою девочку за руку, в тишине выхватывая каждый её вдох. Спокойный, ровный, родной. Её сон из кошмарного и тревожного становится безмятежным и крепким, и наверно, в какой-то степени целительным. Перебираю её хрупкие пальчики в своей ладони и, не сводя глаз с тонкого профиля, беспрестанно шепчу ставшую такой очевидной истину:
– Я люблю тебя, Нана! Люблю!
Глава 21. Беспокойная темнота
Марьяна.
Редкие проблески сознания, окутанные страхом и болью, настолько скоротечны, что не успеваю за них зацепиться.
Голоса. Глухие и громкие, долгожданные и мерзкие – всё в кучу. От одних липкая тьма вмиг становится нежной и мягкой, как пуховая перина. Другие миллиардом острых иголок впиваются в кожу.
Меня трясёт. Нет, не от холода и уже не от страха. Просто чудится, что меня постоянно куда-то несут. Въедливый запах туалетной воды наконец сменяется ароматом прелой листвы. Затхлый воздух чужой спальни – порывистым сентябрьским ветром. Щеки́ то и дело касается чьё-то тёплое дыхание, немного робкое и осторожное. А бойкое биение чужого сердца под ухом и уютное тепло успокаивают, безмолвно обещая, что всё будет хорошо.
Я слышу шёпот, но никак не разберу слов. Такие простые и нужные, они заглушаются шумом двигателя и писком домофона. Упрямо пытаюсь очнуться, но сознание вновь и вновь убегает прочь.
Я просыпаюсь под утро, когда тонкий, прозрачно-золотистый лучик, игриво заглянувший в комнату, без стеснения разгоняет мою тьму. Но вместе со светом возвращается страх. Калейдоскоп поганых воспоминаний кружит голову: рожа Булатова, моё запоздалое осознание собственного идиотизма, бессмысленные мольбы о помощи, грубость жилистых рук и хлёсткие удары оскорблений.
Я так хотела сбежать! Но с каждой минутой становилась слабее.
До дрожи в пальцах боялась потерять себя! Но видимо, потеряла.
С ужасом приходит понимание, что всё ещё лежу в кровати. Тело ломит, а чугунная тяжесть тисками сдавливает голову. Неужели Булатов добился своего, воспользовавшись моей уязвимостью?
Проклинаю этот никчёмный солнечный свет и что есть силы закрываю глаза. Лучше тьма, чем позорная реальность. Дура! Какая же я, чёрт побери, дура!
Запоздалые слёзы умывают лицо, серной кислотой разъедая кожу.