На следующее утро, проспав благодаря лекарству доктора беспробудным сном всю ночь, я проснулась, ощущая свежесть и бодрость. Однако тут же вспомнила все, что случилось накануне, и почувствовала, будто стою у входа в темный туннель. Если я в него войду, могу попасть в беду; не войду сама — меня внесет в него грозным порывом ветра, насланного злой судьбой.
Но я была не одна, под сердцем у меня ждал своего часа мой ребенок и напоминал о себе. Куда бы меня ни повлекло, его повлечет туда же. Что бы со мной ни случилось, все выместится на нем. Так что я должна бороться с темной силой, грозящей мне гибелью, бороться не только за себя, но и за того, кто мне дороже всего на свете.
Когда Мэри Джейн принесла завтрак, она не заметила во мне никаких перемен. Я вела себя с ней как обычно. И я сочла это своей первой победой. Ведь меня пугало, что я не смогу скрыть, до какой степени, чуть не до потери сознания, поддалась страху.
— Прекрасное утро, мадам, — сказала Мэри Джейн. — Правда?
— Ветер еще чувствуется, но день солнечный.
— Приятно слышать.
Я прикрыла глаза, и Мэри Джейн вышла. Заставить себя проглотить что-нибудь казалось невозможно, но кое-как я справилась. Слабый луч солнца упал на кровать. Я расценила это как счастливое предзнаменование и немного воспряла духом. Солнце светит всегда, напомнила я себе, только иногда его заслоняют тучи. С любыми трудностями можно справиться, надо лишь добиться ясности. Нужно хорошенько все обдумать. Ведь я твердо знала, что собственными глазами видела монаха, что он мне не померещился. Следовательно, как все это ни загадочно, объяснение должно найтись.
Конечно, Дамарис — соучастница в заговоре, это ясно. И нечего удивляться: если она собирается стать женой Люка, а Люк решил запугать меня, чтобы я преждевременно родила мертвого ребенка, вполне понятно, что она действует с ним заодно. Но неужели это возможно? Неужели двое таких молодых людей способны пойти на столь хладнокровное убийство? Ведь хотя ребенка еще нет, то, что они задумали, иначе, как убийством, не назовешь.
Я старалась тщательно разобраться в событиях и решить, как вести себя дальше. Прежде всего я прикинула, не вернуться ли к отцу. Но тут же отвергла эту мысль. Мне пришлось бы тогда объяснять, чем вызвано мое возвращение, пришлось бы признаться: «Кто-то в „Усладах“ хочет довести меня до сумасшествия. Поэтому я и сбежала». А это означало бы, что я признаюсь в своих страхах. Но стоит мне хоть на секунду допустить, что я страдаю галлюцинациями, и я вступлю как раз на тот гибельный путь, куда меня так старательно толкают. К тому же я не в состоянии вынести мрачную безрадостную атмосферу Глен-Хаус.
Я приняла твердое решение: я не успокоюсь, пока не найду ключ к разгадке тайны. Это не тот случай, когда можно спастись бегством. Мне предстоит утроить усилия и разоблачить моего преследователя. Я обязана это сделать, обязана не только ради себя — ради моего ребенка.
Необходимо было составить соответствующий план действий. И я надумала пойти к Хейгар и посвятить ее во все свои замыслы. Конечно, лучше бы никому не доверяться и действовать в одиночку, но тогда я не могу осуществить первый шаг. А я наметила побывать в Уорстуистле и удостовериться, что доктор сказал мне правду.
Просить кого-нибудь из живущих в «Усладах» отвезти меня туда я не могла, так что ничего не оставалось, кроме как обратиться за помощью к Хейгар.
Я умылась, оделась и, не теряя ни минуты, отправилась в «Келли Грейндж». Придя туда около половины одиннадцатого, я сразу поднялась к Хейгар и рассказала ей все, что узнала от доктора. Она внимательно меня выслушала и сказала:
— Саймон сейчас же отвезет вас туда. Я согласна, что начинать надо с этого.
Хейгар вызвала Доусон и попросила передать Саймону, чтобы он немедленно пришел. Хотя я понимала, что без Саймона мне в Уорстуистл не попасть, я чувствовала себя несколько неуверенно, помня о подозрениях, которые питала на его счет. Но стоило ему войти в комнату, как все мои тревоги рассеялись, и я устыдилась своих подозрений. Вот как уже тогда действовало на меня одно присутствие Саймона.
Хейгар объяснила, что со мной произошло. На его лице отразилось изумление, но он тут же согласился с нашим решением:
— Да уж, лучше не откладывая съездить в Уорстуистл.
— А в «Услады» я пошлю кого-нибудь из слуг. Велю передать, что вы остались у меня к ленчу, — сказала Хейгар, и я успокоилась, ведь там недоумевали бы, куда я делась.
Через пятнадцать минут я уже ехала в Уорстуистл с Саймоном в его экипаже. По дороге мы почти не разговаривали, и я была благодарна Саймону, что он так чутко уловил мое настроение. Все мои мысли были сосредоточены на предстоящем визите, от которого так много зависело. То и дело я вспоминала отца, его ежемесячные отлучки и глубокую печаль. Эти воспоминания лишь подтверждали, что доктор сообщил мне правду.
К полудню мы наконец приехали в Уорстуистл. Лечебница помещалась в сером каменном здании, с моей точки зрения больше всего походившем на тюрьму. Да это и на самом деле тюрьма, поправила я себя, ведь за каменными стенами томятся несчастные, погруженные в свои призрачные фантазии. Они обречены провести здесь всю жизнь. Неужели и моя мать среди этих бедняг? Неужели и меня задумали заключить в эти стены? Нет, этого я ни за что не допущу.
Снаружи здание было обнесено высокой стеной, и, когда мы подъехали к железным воротам, из будки вышел привратник и осведомился о цели нашего приезда. Саймон уверенно заявил, что ему нужно переговорить с директором.
— Вам назначено, сэр?
— Дело крайней важности и не терпит отлагательств, — ответил Саймон и бросил привратнику монету.
Не знаю уж, что решило дело — повелительный ли тон Саймона или деньги, но привратник раскрыл ворота, и по усыпанной гравием дорожке мы подъехали к главному входу. При нашем приближении на крыльце появился швейцар в ливрее. Саймон вышел из экипажа и помог выйти мне.
— Кто займется лошадью? — спросил он швейцара.
Тот подозвал мальчика, который взял лошадь под уздцы, а мы с Саймоном в сопровождении швейцара поднялись по ступеням.
— Доложите директору, что у нас к нему безотлагательное дело, — обратился Саймон к швейцару, и я еще раз стала свидетельницей того, как его уверенный, не допускающий возражений тон действует на слуг.
Нас провели в холл с каменным полдм, где в камине горел огонь, но его было явно недостаточно, чтобы прогреть огромное помещение. И я сразу поежилась, правда, скорее не от холода, а от крайнего волнения. Саймой, видно, заметил, что я дрожу, и взял меня за руку. Меня это подбодрило.
— Пожалуйста, сэр, подождите здесь, — сказал швейцар, распахивая дверь в расположенную справа комнату с побеленными стенами и высоким потолком. В ней стоял массивный стол и несколько стульев.