Читать интересную книгу Циклоп - Олди Генри Лайон

Король швырнул в докладчика скомканной маской. Поймав маску на лету, тот согнулся в глубоком поклоне.

— Взять ее, — прошептал Ринальдо. — Взять…

И взорвался истошным воплем:

— По коням!

Все пришло в движение. Подхватив Эльзу, гвардейцы повлекли ее прочь. «Эй, вы куда? — спохватился Натан. — Вы это…» Вульм хотел удержать его — убьют дурака! — но парня не удержала бы и цепь. Неуклюжей рысцой Натан ломанулся за гостями. На свое счастье, он опоздал. Когда голый по пояс изменник выбежал из башни, отряд галопом уходил к городу. В чьем-то седле парень разглядел Эльзу, закутанную в плащ. Крича, Натан побежал следом, но никто из всадников не обернулся. Расстояние между гвардейцами и изменником быстро увеличивалось. Когда отряд выбрался на тракт, Натан с разбегу упал на колени и заплакал. Слезы катились по лицу, студеный ветер без жалости сек могучее тело, а парень все давился рыданиями, не в силах успокоиться. От башни, проклиная все на свете, к нему торопился Вульм с кожухом в руках. Простудится, бестолочь, сляжет — выхаживай его потом…

4.

Вода осветила кружку изнутри.

Зимний рассвет в горах — вот что плескалось в оловянной колыбели. Лицо Амброза было подобно лицу грустного бога, понимающего, что мир не удался. Темные, резко очерченные брови сошлись на переносице. Единым глотком Амброз Держидерево осушил кружку. Утер губы рукавом робы; помолчал, вспоминая.

— Говорю живым и мертвым, — сказал он. — Скале и ветру, молнии и дубраве. Инес ди Сальваре, прости меня. Я поднял на тебя руку, желая силой отобрать то, что мне не принадлежало. Это было двадцать лет назад. Может, больше, но я уже плохо помню. Я явился в твою башню, сделав вид, что желаю любви. Пятый год мы не жили, как муж и жена…

Вздрогнув, Циклоп глянул на Симона. Старец еле заметно пожал плечами. Это правда, говорил весь его вид. Они были супругами, Красотка и Держидерево. Расстались по обоюдному желанию. Что здесь удивительного? Будь Амброз ей чужим, разве он позвал бы нас на День Поминовения?

— Иногда я приходил к тебе. По старой памяти, смеялась ты. Щедрая Инес, безумная Инес… Ты встречала меня, как мужа, и провожала, как гостя. Два взрослых человека, связанных общим прошлым. До тех пор, пока я не пришел за Оком Митры. Я сулил деньги, большие деньги. Обещал ценности превыше золотых монет. Ты рассмеялась мне в лицо, и гнев превратил меня в лесной пожар…

Амброз подошел к распахнутому окну. Снял ермолку, скомкал в кулаке. Ветер растрепал ему волосы, двумя оплеухами вернул румянец на бледные щеки. В молчании Симон налил в кружку воды из второго графина, отнес Амброзу и вернулся к столу, стараясь идти как можно тише.

— Говорю живым и мертвым. Скале и ветру, молнии и дубраве, — летняя ночь клубилась в кружке, и королевский маг выпил ее до дна. — Я виноват. Я всегда был сильнее тебя, Инес. Я всегда был слабее тебя. Сила и слабость ходят рука об руку… Я взял бы Око Митры без спросу, оставив тебя рыдать в тенетах корней. Мне, грабителю, помешал другой грабитель. Жалкий щенок! Ворвавшись в спальню, он пырнул меня стилетом. Дальше все было, как в тумане. Кажется, он схватил диадему, расшиб голову о край секретера… Нет, не помню. Рана жгла меня, жарче раны пылал стыд. Но стократ горячей стыда было то, что магия вытекла из меня. Не знаю, что произошло в твоей спальне, Инес. Знаю лишь, что вся моя мощь превратилась в пыль. Я по сей день кричу по ночам. Мне снится, как я корчусь от беспомощности…

Взяв нож, тронутый ржавчиной, Симон отрезал краюху хлеба. Амброз вернулся к столу, принял хлеб и откусил кусочек. Разжевал, проглотил, дернув кадыком.

— Говорю живым и мертвым, — он мял краюху в пальцах, как гончар мнет глину. Крошки сыпались на пол. — Скале и ветру, молнии и дубраве. Никогда больше я не приходил к тебе в башню, Инес. Если мы встречались в городе, ты отворачивалась. Спустя год я узнал от Газаль-руза, что ты приютила какого-то оборванца. Был ли это грабитель, исцеленный тобой? Случайный бродяжка? Не знаю, и знать не хочу…

Исповедь, подумал Циклоп. Или ловушка? Внимательно следя за Амброзом, он не видел признаков лжи. Не лгал маг и на словах. Грех его был хорошо знаком сыну Черной Вдовы. Могло ли случиться так, что День Поминовения замышлялся, как западня? Утонув в раздумьях, Циклоп потянулся к графину, желая налить себе воды, но старец жестом остановил его.

— Слушайте меня, живые и мертвые, — Амброз возвысил голос. — Я раскаиваюсь в содеянном. Отпусти меня, Инес, как я отпускаю тебя!

— Мертвые слышали, — сказал Симон. — Живые свидетельствуют.

— Кто за мной?

— Тень за тобой. Вчерашний день за тобой. И я, Симон Остихарос, прозванный Пламенным…

Старец налил себе воды, взятой с ледника. В кружке полыхнула радуга, встающая над заснеженным пиком. Пил Симон долго, смакуя каждую каплю. Он держал кружку двумя руками, как пастух держит свирель. И впрямь, далеко, едва слышимая, возникла мелодия — нежная, как тополиный пух весной. Она кружилась по залу, а Симон размышлял. Наконец он поставил кружку на стол, и музыка сгорела дотла, вспыхнув от случайной искры.

— Говорю живым и мертвым, — сказал старец. — Огню в горне, лаве в утробе вулкана. Инес ди Сальваре, прости меня. Я убил тебя, не желая этого. Я, твой учитель и твой любовник — твой убийца молит о прощении…

Амброз слушал с вежливым интересом. Ни одна черточка не дрогнула на его лице. В отличие от Циклопа, для королевского мага не были новостью слова «твой учитель и твой любовник». Что же до признания в убийстве…

Ловушка, уверился Циклоп. Зря мы пришли сюда.

— Я подозревал тебя, Циклоп. Я явился в башню Красотки, чтобы вырвать правду силой. Я хотел увидеть Инес в заточении — или ее труп. Я грозил тебе, верный друг, и ошибся. Инес, я увидел тебя живой и свободной. Да, это длилось недолго. Да, тебя трудно было узнать. Какая разница? Ты умерла, защищая Циклопа от меня. Говорю живым и мертвым…

Амброз подлил воды в кружку — сумрака Шаннуранских подземелий. Симон отхлебнул глоток. Остальное он выплеснул себе на ладонь, и смочил лоб. Зажмурился, когда капли стекли ему в глаза. Под веками двигались глазные яблоки, словно маг что-то прозревал во тьме. Сейчас Симон очень походил на изнуренного, закованного в цепи пленника, каким его увидел маленький Краш — с зашитым ртом, в ожидании прихода Черной Вдовы.

— …огню в горне, лаве в утробе вулкана, — взяв кусочек хлебного мякиша, старец бросил его в рот. — Я виновен в твоей смерти, Инес. Я раскаиваюсь в содеянном. Отпусти меня, Инес, как я отпускаю тебя!

— Мертвые слышали, — кивнул Амброз. — Живые свидетельствуют.

— Кто за мной?

— Тень за тобой. Вчерашний день за тобой. И я, Краш Сирота, сын Черной Вдовы, которого знают, как Циклопа…

Циклопу почудилось, что язык Вдовы облизал его с ног до головы. Под повязкой шевельнулось Око Митры, гоня по жилам густую кровь. «Это говорю я? — спросил он себя. — Нет, правда, я?!» Пальцы сжали гладкие бока кружки. Прикипели, стали частью металла. Амброз налил воды — ливня в ущелье. Вкуса Циклоп не почувствовал. Если раньше он полагал воду и хлеб, и робы на голое тело, и слова, от которых за лигу несло дешевым пафосом, частями представления, в котором он сам — скорее зритель, то первый же глоток вывернул цинизм Циклопа наизнанку. Захоти он промолчать, солгать, вспомнить о несущественном — слюна во рту превратилась бы в яд.

— Говорю живым и мертвым, — слова рождались без усилий, неся странное облегчение. — Рубину и яшме, алмазу и граниту. Инес ди Сальваре, прости меня. Я убил тебя, не желая этого. Твой приемыш, твой любовник — твой убийца молит о прощении…

Губы Симона побелели.

— Я служил тебе сиделкой. День за днем я видел, как ты страдаешь. Сперва я полагал, что это болезнь магов, от которой нет лекарства. Мог ли я предположить иное? Впервые я заподозрил свою вину, когда ты отказалась присутствовать при лечении Симона Остихароса. Это был третий или четвертый раз, когда он пришел в башню. Ты еще выглядела человеком в достаточной степени, чтобы без боязни выйти к нам. Ты отказалась, Инес. Раньше ты всегда стояла рядом со мной, и вот — осталась в спальне. К сожалению, было поздно… Ты знаешь, как я лечил Симона. Я же теперь знаю другое. Вам, искушенным в магии, пропитанным ею насквозь, нельзя стоять рядом, когда Око Митры обращает камень в камень. Только больной и лекарь…