Читать интересную книгу Случайное обнажение, или Торс в желтой рубашке - Виктор Широков

Шли годы, был позади физико-математический факультет московского университета, но все творческие планы внезапно перечеркнула судьба. В Москве 9 июля 1834 года взяли под стражу Николая Огарева, с которым вместе Александр Герцен летом 1827 года на Воробьевых горах дал клятву продолжить дело декабристов, у него нашли письма ("в конституционном духе") Герцена. А 19 июля в Петербурге схватили поэта Владимира Соколовского, и 20 июля, ночью, арестовали Александра Ивановича. Суд и приговор не заставили себя ждать. Соколовского, Ибаева и Уткина заточили в Шлиссельбург. А Герцен, Огарев, Сатин и И. А. Оболенский были осуждены, говоря сегодняшним языком, на принудительные работы. Герцена сослали сначала в Пермь, трудиться в губернаторской канцелярии чиновником, а позднее — в Вятку. Оболенского сослали тоже в Пермь, Сатина — в Симбирск, а Огарева — в Пензу, где жил его отец, по сути ограничились домашним. надзором.

После ареста Герцен сначала сидел в Пречистенской полицейской части, затем его перевели в Крутицкие жандармские казармы. И вот именно в тесной келье бывшего монастырского здания и начался его роман в письмах с Наташей Захарьиной. Он сообщал о себе. наставлял кузину по части любовных отношений с мужчинами, поучал на правах брата. Там, в келье они и свиделись перед самым отъездом в ссылку. Дата 9 апреля 1835 года навсегда врезалась в их память. На прощанье Наташа крепко пожала ему руку и попросила: — Александр, не забывайте же сестру.

На следующий же день Герцен писал ей: "Вчерашнее посещение растаяло мое каменное направление, в котором я хотел ехать. Нет, я не камень, мне было нынче грустно ночью, очень грустно. Натали, Натали, я много теряю в Москве, что у меня только есть. О, тяжко чувство разлуки, и разлуки невольной! Но такова судьба, которой я отдался, она влечет меня, и я покоряюсь. Когда же мы увидимся? Где? Все это темно, но ярко воспоминание твоей дружбы; изгнанник никогда не забудет свою прелестную сестру". Выспренние слова, но высокопарность оболочки не отменяет искренности чувств.

Пермь ужаснула изгнанника, особенно, когда квартирная хозяйка поинтересовалась, не собирается ли ссыльный обзавестись коровой и огородом. Переехав в Вятку (всё ближе к родному городу), Герцен, как и свойственно в молодости, ударился в бешеный разгул, много кутил, особенно летом 1835 года. Но и в это беспутное, сумасшедшее время он находил возможность поддерживать переписку с кузиной. В моем герценовском семитомнике павленковского издания она занимает весь последний том. Интересно следить, как от письма к письму меняется эмоциональная окраска сентенций и растет взаимное, отнюдь не братское чувство.

В 1835 году Александр и Наталья расстались как брат и сестра. А 3 марта 1838 года Герцен украдкой появляется в Москве уже форменным женихом. Примечательно, что он влюбился почти заочно по переписке, и так достиг взаимности, сделал предложение, получил согласие, подготовил почву для побега и самовольной свадьбы, всё — практически без свиданий.

Первый — платонический любовный треугольник: Герцен-Захарьина-Бирюков. Второй, куда более плотский, треугольник забрезжил в Вятке. Герцен кратковременно увлекся Прасковьей (в переписке она проходила под условным именем Полины) Петровной Медведевой, женой одного из вятских чиновников, жившей, как нарочно, через дом от Герцена, причем у них был общий сад, что весьма подходило для укромных свиданий. Ей было 25 лет, а мужу уже за 50. Герцену, как несложно вычислить, 23. У неё были дети, муж хворал; и красивая, романтически настроенная женщина сама потянулась к ссыльному москвичу. Прасковья недурно рисовала и предложила Герцену написать его портрет для передачи родным в Москву. Мужу, естественно, сие не понравилось. и все дальнейшие встречи вошли украдкой. Природа быстро взяла свое. Однажды Герцен пригласил соседку придти ближе к полуночи. Она пришла, белея в сумраке своей блузой. Губы её вначале были холодны, — вспоминал изгнанник, — руки — как лед. Страшно билось её сердце… Потом она сидела у окна и горько плакала… Герцен целовал её влажные глаза, утирал их прядями косы, упавшей на бледно-матовое плечо, отливавшее лунным светом. Все это гораздо полнее описано в "Былом и думах".

Наверное месяц Герцен провел в любовном чаду и угаре. Потом резко протрезвел, чувственность угасла. Навалились раскаяние и тоска. Вскоре, 10 января 1836 года умер её муж, и Прасковья Петровна захотела узаконить отношения с молодым и богатым соседом. К тому же её расположения стал активно домогаться вятский губернатор Тюфаев. Медведева сопротивлялась провинциальному сатрапу. А Герцен не знал, куда бежать и упорно не хотел жениться. Руководимый инстинктом самосохранения, он усилил переписку с Наташей. И довольно скоро понял, что на этот раз серьезно влюблен в свою кузину и кажется может добиться взаимности. Он стал исповедоваться ей в своих искушениях, в грехах, в нравственном падении, в чувственных наслаждениях и грубом разврате. Что милее для ангелоподобной женщины, чем спасать демона! Герцен писал: "Один твой голос будил меня, он один выходил из того мира, где цвела моя душа, и я любил тебя все более и более… Опостылели мне эти объятья, которые сегодня обнимают одного, а завтра другого, гадок стал поцелуй губ, которые ещё не простыли от вчерашних поцелуев. Мне понадобилась душа, а не тело".

Когда же он признался начистоту в интимной связи, в близости с Медведевой, Наташа среагировала неожиданно совсем не так, как он предполагал. Она написала, что после признания Саша стал ещё выше, светлее в её душе, выдала кузену полную индульгенцию, отпущение грехов: "Говори, говори, пиши, сколько можешь, сколько нужно к твоему облегчению, переливай все в мое сердце, оно не померкнет, не изноет".

Наконец Герцен получил следующее признание: "Я была бы все та же, та же любовь, то же блаженство внутри, а наружно — кузина, любящая тебя без памяти. Я бы жила с вами, я бы любила её, была бы сестрою её, другом, всю бы жизнь положила за её семейство, внутри была бы твоя Наташа, наружи все, чтобы она желала. Но как же тебе соединить жизнь свою с жизнью женщины? Как тебе нести ярмо мужа?.. Но все равно, наш долг облегчить, хотя б то стоило жизни, хотя б вечная разлука на земле".

За мистически-христианской экзальтацией на грани любовной истерики здесь впервые был предложен Натальей своему кузену и возлюбленному план идеального брака втроем, на который она морально была уже готова.

Следует знать, что в это же время обстановка в доме княгини осложнилась чрезвычайно. Общие родственники, частично проникнув в их тайну, были против брачного союза Наташи и Александра. Ей стали спешно подыскивать жениха, выделив в приданое сто тысяч рублей. Одним из реальных претендентов на её руку стал полковник Снаксарев, многим похожий на Скалозуба. Наташа писала в Вятку: "Боже мой! Существо, обладающее только деньгами, чинами (добротою, быть может), смеет думать соединить свой бред с моею небесной жизнью, исполненной рая, любви, восторгов неземных, исполненной одним тобою… Это величайшая из обид. Защити, Александр, моих сил не достает".

Тем временем за Герцена перед царем хлопочет не только родня, но В. А. Жуковский и К. И. Арсеньев, сопровождавшие наследника, будущего императора Александра II при проезде через Вятку и очарованные ссыльным. Николай I смилостивился и приказал перевести Герцена из Вятки на службу во Владимир. Вместо тысячи верст между влюбленными осталось только сто восемьдесят. И разрубался гордиев узел взаимоотношений с Медведевой. Наступил эпилог осточертевшего романа. При прощании с вятскими друзьями было выпито целое море шампанского.

А 2 января 1838 года Герцен был уже во Владимире. Началась подготовка к похищению невесты. Почти летним днем, 8 мая он увез свою Наташу в одном домашнем платье, в турецкой шали, наброшенной на худенькие плечи, и в мужской соломенной шляпе, низко надвинутой на брови, чтобы не узнали случайно встреченные знакомые, не выдали беглянку. Шляпу уступил её провожатый и друг Александра, врач и переводчик Гофмана и Шекспира Кетчер (это о нем — "перепер он нам Шекспира на язык родных осин").

Выпив традиционного шампанского в Перовом трактире, беглецы, опасаясь погони, помчались на ямских лошадях по Владимирскому тракту. Во Владимир они приехали на следующий день, и с разрешения владимирского губернатора И. Э. Куруты и с благословения владимирского же архиепископа преосвященного Парфения протоиерей Иван Остроумов обвенчал в тот же день титулярного советника А. И. Герцена и девицу Н. А. Захарьину.

Началась новая, гармоничная жизнь. Герцен чуть с ума не сошел от счастья. Летом 1839 года родился первенец — тоже Александр. Герцен успешно служил, состоялось примирение с отцом, часто навещали московские друзья, и денег было вволю, маячило окончание ссылки и снятие полицейского надзора. Кстати, из ярого сен-симониста Герцен стал почти гегельянцем.