— А этот манускрипт? О чем он?
Лицо Мак-Маллина почти прозрачно. Сквозь кожу просвечивает сетка тонких жил. Если бы свет падал по-другому, я мог бы видеть его насквозь. Он открывает рот, чтобы легче дышалось. Ему очень тяжело расставаться со своей тайной.
Я решаюсь:
— Две тысячи лет… Попробую угадать? Это что-то, связанное с Иисусом. С историческим Иисусом.
На его губах появляется улыбка.
— Ты определенно разговаривал с Петером.
— А сейчас вы хотите убедить меня, что Петер действовал не по вашим инструкциям.
Мак-Маллин в упор смотрит на меня.
— И что он не говорил именно того, что вы заставили его говорить? — продолжаю я свою атаку. — Пичкать меня фактами и полуправдой? — Мак-Маллин кокетливо наклоняет голову. Причмокивает. Но все еще не отвечает на мои обвинения. — Мне кажется, что вам нравится эта игра.
— Игра?
— Ложные пути! Вранье! Намеки! Загадочные экивоки… Все это для вас игра. Соревнование.
— В таком случае ты достойный противник.
— Спасибо. Но вы забыли обучить меня правилам игры.
— Это верно. Но тебя не обмануть. Это мне нравится. — Он соединяет кончики пальцев рук. — Мой юный друг, ты когда-нибудь задавался вопросом, кем был Иисус Христос?
— Нет! — отрезаю я.
— Кто он был на самом деле? — Он смотрит на меня. — Единородный Сын Божий? Спаситель? Мессия, иудейский царь? Или он был философ? Этик? Бунтовщик? Обличитель? Политик?
Вряд ли он ждет моего ответа. Да я и не отвечаю.
— Кое-кто скажет, что он был и тем и другим, но и это еще не все… — произносит он.
— Я не понимаю, куда вы клоните. Петер уже прошел со мной этот урок. Он рисовал и рассказывал. Не надо повторять. Хочу услышать главный вывод!
Он не обращает внимания на мое нетерпение.
— Почему, как ты думаешь, — спрашивает он, — распятие на кресте стало вдруг событием, которое произвело такое большое впечатление на человечество?
— Понятия не имею! — почти рычу я. — И если честно, то не очень хочу знать.
— Но ты думал об этом когда-нибудь? Жестокость казни? То, что Бог принес в жертву своего Сына? Или то, что Иисус дал себя принести в жертву? Ради тебя и меня? Для спасения нашей души?
— Мак-Маллин, я человек неверующий. Я об этом никогда не думал.
— И тем не менее ты, безусловно, можешь поделиться со мной своими мыслями. Какое событие, связанное с распятием на кресте, привело к возникновению религии?
— Может быть, то, что Иисус воскрес из мертвых?
— Точно! Именно так! Все началось с распятия на кресте! Культура Запада началась с распятия на кресте. И воскресения.
Я пытаюсь понять, что он имеет в виду.
— Распятие на кресте… попробуй представить себе это, Бьорн… — Его голос нежный, шепчущий. Перед его взором картины, которые видит только он. — Иисуса ведут на Голгофу римские солдаты. Он измучен. Спина покрыта рубцами от ударов хлыстом. Терновый венец оставляет раны на коже, кровь смешивается с потом, по щекам текут кровавые ручьи. Кожа полопалась, губы пересохли. Зрители издеваются и торжествуют. Скрипучие голоса выкрикивают ему вслед насмешки. Кто-то плачет из сострадания, отворачивается. Запахи… Аромат полей и рощ смешивается с жуткой вонью из клоак, мочи, пота, смрада от козлов, ослиного навоза. На плечах у Иисуса перекладина креста, к которой прикованы его руки. Он шатается под ее тяжестью. Он иногда опускается на колени, но солдаты грубо и нетерпеливо поднимают его на ноги. Когда Иисус снова падает на землю, солдаты заставляют нести крест Симона из Кирены. Немного позже они проходят мимо группы плачущих женщин. Иисус останавливается и утешает их. Ты видишь эту картину? Ты можешь вжиться в то, что там было? Атмосфера заряжена, наэлектризована… По прибытии на Голгофу Иисус получает порцию вина, смешанную с успокаивающей, утоляющей боль миррой. Но он делает только один маленький глоток.
Мак-Маллин останавливается, взгляд направлен в пустоту.
Я тихо лежу в постели.
— Потом они прибивают его к кресту, — говорит он.
— Да, — подтверждаю я наконец, чтобы заполнить тишину.
Мак-Маллин откашливается и продолжает:
— Кто-то вырезал его имя на кресте. «Иисус, царь иудеев». Пока он висит на кресте с лицом, искаженным от боли, солдаты делят его одежду между собой, бросая жребий. Представь это себе. Делят его одежду. Пока он там висит, прибитый гвоздями, как животное, принесенное в жертву, и наблюдает за ними, они делят его одежду! Потом они усаживаются, чтобы сторожить его. В какой-то момент он зовет в отчаянии Отца и просит у Него прощения. Измученный, почти неслышным голосом, разговаривает со своей матерью Марией, которую утешают три женщины, среди которых Мария Магдалина. Зрители, священники и писцы — и даже два разбойника, которые распяты по обе стороны от Иисуса, — принимаются издеваться над ним, призывают его как-нибудь выбираться из безвыходного положения. Потом, Бьорн, потом на землю опускается темнота. Возможно, налетели тучи, возможно, померкло солнце. Иисус кричит: «Господи! Господи! Почему ты покинул меня?» Над землей проносится порыв ветра. А может быть, все еще стоит жара. Мы не знаем. Кто-то приносит губку, смоченную в уксусе, прикрепляет к палке и дает ему возможность утолить жажду. Иисус произносит: «Отче, в твои руки предаю себя» — и умирает.
Мак-Маллин смотрит на часы. Не глядя на меня, он встает и идет к двери. Дверь тяжелая. На наличниках изображены срезанные цветы.
— Куда же вы? — кричу я ему вслед.
Он открывает дверь и поворачивается ко мне.
Я растерянно спрашиваю:
— И ничего больше?
— Больше?
— Зачем вы рассказали мне все это? — спрашиваю я.
— Бьорн, попробуй понять вот что… — Он выжидает, смотрит в пространство. — Попробуй представить себе, что Иисус не умер на кресте.
Часть моего сознания воспринимает его слова. Другая часть не хочет следовать за неожиданным поворотом.
— Что? — переспрашиваю я. Хотя я слышал то, что он сказал.
Он тихо закрывает за собой дверь и оставляет меня во власти ночи и вопросов.
6.
Есть ли в жизни человека минута, поворотный пункт — момент, когда некое событие бросает яркий луч на все случившееся до сих пор и освещает ему дорогу, лежащую впереди?
Жизнь — кольцо. Начало жизни и ее конец соединяются в одной точке, в которой каждая религия концентрирует все, что представляет ценность.
В религии майя время стремится к повторению. Стоики полагали, что мир исчезнет, но новый мир возникнет из старого.
Я нахожу в этом какое-то утешение.
Но для христиан время — неуклонно прямая линия, которая ведет к Судному дню.
Если подняться до космической перспективы, то все оказываются правы.
И в таком бесконечном цикле обожженному солнцем бедняге с потрескавшимися ногтями и просроченной трамвайной карточкой может оказаться затруднительно найти свое место в жизни.
В мире много загадок. Я не создан для того, чтобы разбираться в них. По сути дела, ничего страшного в этом нет. По сути дела, я на них плюю.
7.
Рассвет. Небольшие поля соединяются мягким узором. Лоскуты самых нежных цветов — зеленого, желтого разных оттенков, серого — образуют вместе загадочную головоломку. Полосы леса на склонах — протяженные, ласкающие взор. Терпеливо и с большим трудом крестьяне приручили ландшафт и вдохнули жизнь в почву. Но в этой пышности есть что-то упрямое и суровое. Земля сопротивляется. Словно опухоль, гора вторгается в поля, острые утесы отшвыривают землю в сторону, участки пашни рассекаются каменными ранами.
Я смотрю на этот ландшафт из окна. Окна замка. Средневекового замка красно-серого камня. Может быть, кто-нибудь назвал бы его дворцом. Подоконник такой широкий, что на нем можно сидеть.
Замок стоит на поросшей лесом горе. Я не имею ни малейшего представления, где я. Пробую угадать. Тоскана? А может быть, испанское высокогорье? Различные варианты проходят в голове чередой. Один из них, последний, кажется мне наиболее вероятным. И наиболее заманчивым.
8.
— Где я?
Мак-Маллин слушает вопрос, подняв брови. Он стоит в дверях. Я до сих пор сижу на подоконнике. Просидел тут несколько часов. Но ландшафт не открыл мне ни одной из своих тайн.
— Ты уже выбрался из постели, как я вижу? Меня радует, что ты поправляешься!
— Спасибо. Где я?
— В Рене-ле-Шато.
Я вздрагиваю.
Рене-ле-Шато. Дамы и господа, спектакль сейчас начнется, занавес поднят, за кулисами ждут актеры, но наш уважаемый автор должен сначала дописать свою пьесу.
Мак-Маллин закрывает дверь и входит в комнату:
— Восточные Пиренеи. Южная Франция…
— Я знаю, где это, — перебиваю я. — Деревня, где жил тот священник.
— У тебя хорошая память.
— Что я здесь делаю?