За эту ночь я выпиваю примерно тысячу литров воды. Периодически появляется санитар, который проверяет, как я себя чувствую и действует ли обезболивающее. Морфин действует, спасибо вам, фантазия работает прекрасно. В большинстве случаев в этих видениях фигурирует Диана.
Несмотря на свои страдания, я жду их следующего хода.
Пришла Диана.
Легкое постукивание в дверь пробуждает меня ранним утром от дремоты. Я долго ищу слово, прежде чем до меня доходит, что и по-норвежски, и по-английски «Kom inn» звучит одинаково.
Приятный голос произносит:
— Как ты чувствуешь себя сегодня? — Интонация одновременно теплая и холодная — смущенная, торжественная, ищущая. Как будто после двух лет фронта я вернулся домой к любимой без рук и без ног.
Диана быстро проходит к окну. Стоит вполоборота. Прижимает руки к груди. По ее спине я вижу, что она тяжело дышит. Или плачет.
Каждый ждет, что первым заговорит другой.
— Где я? — спрашиваю.
Она медленно поворачивается. На покрасневших глазах слезы.
— Сам видишь! — отвечает она.
— Я прогулялся. По пустыне.
— Ты мог умереть!
— Как раз этого я и боялся. Поэтому убежал.
Диана говорит:
— Он мой отец.
Сейчас она просто красавица. Ангел.
— Ты слышишь? Он — мой отец! — повторяет она.
— Кто? — спрашиваю я.
— Майкл Мак-Маллин!
Я смотрю на свои руки. В бинтах. На пальцы. Которые ласкали ее.
— Он — мой отец, — твердит она.
Я сдерживаюсь. Ни одно чувство не проявляется. Ни одно слово не вырывается. Смотрю на нее. Она ждет, что я скажу что-то, разряжу обстановку. Но я молчу. Я стараюсь осмыслить ее слова.
— Пойми меня правильно, — произносит она тихо. И подходит ближе, все еще прижимая руки к груди. — Дело было не так, как ты подумал.
Я молчу.
— Мы познакомились совершенно случайно. Ты и я. Мы понравились друг другу. Это случайность. Я влюбилась. Я очень сожалею… Они обнаружили в моем компьютере результаты наших поисков, — объясняет она и кашляет. — И только тогда папа меня попросил ему помочь.
Я ловлю ее взгляд.
— И ты согласилась? — спрашиваю я.
— Только ты не думай, что… — Она останавливается, слова застревают в горле.
У меня самого большие проблемы с дыханием. Это из-за сердца, которое бешено колотится.
— Тогда ясно, почему ты вдруг решила поехать со мной в Норвегию.
Она делает шаг ко мне и останавливается:
— Бьарн, все совсем не так! Совсем не так, как ты думаешь. Это так трудно объяснить. Я не думала, что я… Я не хотела, чтобы… Ты не знаешь слишком многого.
— Вот это правда.
— Никто не планировал нашей встречи. Я вовсе не выполняла чье-то поручение. Ты и я… Это произошло бы все равно, независимо от всего. Но ваши с папой дела… Из-за них все неприятности.
— Можно и так сказать.
— Ну отдай ты им его! Этот ларец! Он тебе не нужен.
Когда Диана вот так стоит, она очень напоминает маму. Фигурой и жестикуляцией. Странно, что я этого раньше не замечал.
— Ты меня ненавидишь? — Она садится на край моей постели и смотрит мне в глаза.
— Нет.
— Ты слышишь меня? — Она почти кричит. Мне кажется, что ее тяготит чувство вины. — Я помогала им, чтобы эта история кончилась. Ради тебя!
Я перевариваю ее слова. Одно за другим. Они действуют на меня, как изысканные лакомства, которые перед употреблением макнули в медленно действующий яд. Я изучаю ее глаза. Чтобы проверить, верит ли она сама в то, что сказала. Или же использует общие фразы, заготовленные специально для подобных случаев.
— Но это еще не все… — начинает она.
— Да?
— Мы…
— Что?
— Ты и я…
— Что ты пытаешься сказать?
— Бьарн, мы…
Она так сильно зажмуривается, будто хочет осушить слезы.
Я окликаю ее:
— Диана?
— Я! Больше! Не! Могу! — Каждое слово вырывается из нее с болью.
Я кладу свою перевязанную руку на ее руки. Мы оба слушаем наше дыхание. Жужжание аппаратов. Снаружи вдали гудит трактор. В листве шуршит ветер. Где-то стучит молоток. Мопед без глушителя трогается в путь, его звуки постепенно глотает тишина.
— Разве ты не понимаешь, что это тебе не по силам? — тихо спрашивает она.
— Что ты здесь делаешь, Диана?
— Меня привезли сюда.
— Из Лондона?
— На самолете.
Удары пульса отдаются в моем дыхании.
— Что здесь, собственно, происходит?
Она делает странную вещь. Начинает смеяться. Смеется, громко икая. Смех на грани истерики. Не понимаю, что с ней. Но смех заразительный. Я улыбаюсь, улыбка на лице вызывает страшную боль, и я погружаюсь в дремоту.
Когда я прихожу в себя, ее уже нет.
Позже появляется медсестра с огромной иглой. Она смеется, когда видит мой испуг, и машет рукой успокаивающе.
— Лекарство! — выкрикивает она на ломаном английском языке и показывает на бутылку капельницы. — Хорошо для вас. Да?
— Где я?
Она вставляет иглу в трубку и удовлетворенно кивает, когда лекарство начинает поступать в систему.
— Пожалуйста… Где я?
— Да-да!
Я слежу за желтоватой струей, которая медленно перемещается в капельнице и растворяет боли и вопросы.
3.
Мак-Маллин снова наносит мне визит в середине дня. Мази и морфин снимают боли, но кожа жутко чешется, а морфин превращает мозг в жидкий суп, в котором плещутся мои мысли.
— О-о! Ты выглядишь гораздо лучше! — восклицает он.
Лжец.
Он придвигает стул к кровати.
Я пытаюсь сесть. Кожа на два размера меньше, чем надо. Несмотря на то что наркотическое опьянение должно привести к полному безразличию, я не могу удержаться от стона.
— Это пройдет, — успокаивает он. — Доктор заверяет, что ожог поверхностный.
— Когда я поеду домой?
— Как только будешь в состоянии.
— Я не узник?
Он смеется:
— Все мы, конечно, узники. Но ты не мой узник.
— Мне надо кое-что обдумать.
Он проводит пальцами по серебряным волосам:
— Ты никогда ничего не делал необдуманно, Бьорн?
— Я поступаю спонтанно. Иногда. Где Диана?
— Диана? — Взгляд его темнеет. Он замолкает. Открывает рот, но останавливается.
Я пытаюсь прочитать его мысли по выражению лица.
— Я знаю, что вы ее отец.
Он даже не отвечает. Похоже, ему надо подумать. Но наконец он говорит:
— Да. — Тихо. Словно вздыхает. Как будто он сам в этом не очень уверен.
— Это многое объясняет.
Он бросает на меня свирепый взгляд:
— Послушай! Она никогда ничего плохого тебе не делала! Она никогда тебя не предавала! Никогда!
— Она…
Он предупредительно поднимает руку.
— Больше не надо, — говорит он. — Сейчас. — Ему приходит в голову смешная мысль, лицо оживает. Губы шевелятся беззвучно, в улыбке. Зачарованный, я наблюдаю за сменой его внутренних декораций. У меня такое чувство, будто я подслушиваю, как привыкший к одиночеству человек ведет разговор сам с собой. — Мы с тобой два упрямых барана, Бьорн.
— Говорите только о себе.
— Ты не отдашь мне ларец, пока я не выложу то, что знаю.
— Мне не нужно то, что вы знаете, Мак-Маллин.
— А что же тогда?
— Истина. О ларце. О том, что внутри.
Он смотрит мне прямо в глаза и тяжело вздыхает:
— Это, друг мой, такой секрет, за который люди умирали.
— Иногда, — заявляю я, — вы ведете себя как герой мелодрамы.
Изумление на его лице переходит в веселый раскатистый смех. Оскорбления никогда на него не действуют. Для тех из нас, кто любит защищаться при помощи иронии и сарказма, это очень неудобно.
— Забавно, когда двое упрямцев вроде нас с тобой тянут каждый за свой конец каната, — произносит он. — Я хочу заполучить ларец и сохранить его тайну. А ты не хочешь выпустить его из рук, пока не узнаешь, что там внутри.
— Скажите мне, почему я должен вам верить? — Он вопросительно наклоняет голову. — Вы рассказывали мне о машине времени. Уинтроп утверждал, что речь идет о космическом корабле. Петер распинался о своих теологических теориях. Так во что же мне верить? Вы лжете, все до одного!
Он долго смотрит на меня. С лукавой улыбкой.
— Мы хотели сбить тебя с толку.
— Это вам удалось. Поздравляю! Задание выполнено. Я сбит с толку!
— У нас были свои причины.
— Вот в это я охотно верю!
— Но если можешь, попробуй нас понять. Никто не ожидал, что ларец попадет в твои руки. Это только помешало нам, Бьорн. Ты не должен нас осуждать за то, что мы готовы на все, чтобы вернуть его.
— Готовы на все?
— Ты понимаешь, о чем я.
— Конечно. Вы хотели сбить меня с толку…
— …и дать тебе такое объяснение, в которое никто не поверит, если ты потом его кому-то передашь. Но настолько фантастическое, чтобы оправдать в твоих глазах наши усилия по добыванию ларца.