8) Ужъ начинало смеркаться, когда Кирка пришелъ на площадь. Кое гдѣ въ окнахъ хатъ засвѣтились огни, изъ трубъ поднимался дымъ въ чистое вечернее небо. На краю станицы мычала и пылила возвращающаяся скотина, по дворамъ слышны были хлопотливые крики бабъ. Только дѣвки и молодые парни оставались на площади и пронзительно заливались хороводной пѣсней, толпясь на одномъ мѣстѣ и въ полумракѣ блестя своими яркоцвѣтными бешметами. — Горы снизу закрывались туманомъ, сверху бѣлѣли, на востокѣ зажглась зарница и со стороны степи виднѣлось красное зарево поднимающагося мѣсяца. Съ Терека слышался неумолкаемый ночной трескъ лягушекъ и вечерніе крики фазановъ.
Кирка подошелъ къ хороводу и сталъ около тѣхъ, которые смотрѣли на игру, не принимая въ ней участiя. — Марьяна ходила кругомъ, пѣла, смѣялась и ни разу не взглянула на Кирку. Нѣсколько бабъ и дѣвокъ, заслышавъ мычанье скотины, вышли изъ хоровода. Изъ углового дома, въ которомъ жила Марьянка, вышла баба и подошла къ хороводу. — Это была мать Марьянки, толстая плотная баба съ широкимъ загорѣлымъ лицомъ, большими черными мрачными глазами и грубымъ голосомъ.
— Марьянушка! А Марьяна? закричала она вглядываясь въ хороводъ. — Что нейдешь, проклятая дѣвка, скотину убирать, продолжала она, когда дочь откликнулась ей. — Аль не слышишь, черная бы тебя немочь.
Марьяна прiостановилась въ кругѣ, въ которомъ ходила, но ее тянули далѣе, она вырвалась и, оправляя на головѣ платокъ, пошла къ своему двору.
— Сейчасъ прибѣгу, прокричала она дѣвкамъ, только коровъ подою.
Кирка жадно прислушивался къ словамъ матери и дочери. Какъ только Марьяна отошла отъ хоровода, онъ тихимъ шагомъ отошелъ отъ товарищей, съ которыми стоялъ.
— Видно спать пойти, лучше дѣло будетъ, сказалъ онъ.
Кирка шаговъ 10 отошелъ тихо и не оглядываясь; но, завернувъ за уголъ, онъ окинулъ своими быстрыми глазами улицу и легко, неслышно, какъ кошка, придерживая рукой кинжалъ, пустился въ маленькой переулочекъ къ калиткѣ. Старуха съ водой шла отъ калитки. Кирка въ два прыжка подскочилъ къ изгороди и присѣлъ въ черной тѣни ея. Когда старуха прошла, онъ поднялся и однимъ махомъ перескочилъ черезъ загородку. Въ то время, какъ онъ перескакивалъ, что то треснуло сзади его: казакъ вздрогнулъ и замеръ. Черкеска его зацѣпилась за сухую вѣтку терновника, наваленного на заборъ, и пола распоролась на двое. Онъ щелкнулъ языкомъ, соединилъ два куска, потомъ встряхнулъ головой и побѣжалъ дальше съ внѣшней стороны изгороди и канавы, въ которой при его появленiи замолкали и бултыхали въ воду пронзительно звенѣвшiя лягушки. Загнувъ за уголъ, онъ увидалъ пыльную полосу стада и услыхалъ крики бабъ и мычанье скотины. Онъ прiостановился и снова пригнулся у забора. Такъ просидѣлъ онъ около полчаса, прислушиваясь къ говору, происходившему у воротъ и на задахъ станицы, и ожидая сумрака, который быстро, какъ это бываетъ на Кавказѣ, охватывалъ станицы. Ужъ отъ забора, подъ которымъ онъ сидѣлъ, ложилась неясная тѣнь всплывавшаго надъ бурунами[62] мѣсяца и свѣтловатая полоса зари надъ Терекомъ была чуть замѣтна.
Кирка хотѣлъ послѣдовать совѣту старика и отогнать Марьянкину корову, но подбѣжавъ къ воротамъ, онъ увидалъ, что скотина уже загнана, и теперь безъ всякой цѣли, но съ сильнымъ волненіемъ, которое возбуждали въ немъ желаніе чего то, ночь и таинственность, прислушивался ко всѣмъ звукамъ. Вонъ нянюка Стешка мать кличетъ, быковъ загнать, говорилъ онъ себѣ, а вонъ дядя Ерошка пѣсню поетъ. А вонъ это кто мамуку кричитъ? вдругъ спросилъ онъ себя, почувствовавъ какъ бы ужасъ, который мгновенно охватилъ его. — Ей Богу, это Марьяна кричитъ. — Дѣйствительно Марьяна стояла у самыхъ воротъ и кричала матери, что корова ушла, и что она боится идти искать ее въ поле.
— Чего боишься, дура, бѣги, я чай на канавѣ воду пьетъ, отвѣчала мать, авось бирюки[63] не съѣдятъ!
— Куда же я ночью одна побѣгу? она може на Терекъ ушла — гдѣ ее найдешь? отвѣчала Марьянка, но такимъ нерѣшительнымъ голосомъ, что Кирка былъ увѣренъ, она пойдетъ искать скотину, и дѣйствительно до его напряженного слуха скоро донеслись звуки, звуки скорыхъ легкихъ шаговъ и шуршанье женской рубахи по высокому бурьяну за станицей. —
Какъ ни хорошо видѣли даже въ темнотѣ маленькіе глаза Кирки, онъ въ темнотѣ не могъ разсмотрѣть ничего. Онъ снялъ папаху и прилегъ къ землѣ. Тогда на свѣтѣ мѣсяца ему ясно обозначилась черная стройная фигура дѣвки, которая съ хворостиной въ рукѣ, своей молодецкой походкой быстрыми шагами шла къ канавѣ. По походкѣ и по движенію ея руки, которой она била хворостиной по травѣ, видно было, что она считала себя одной. — На свѣтѣ мѣсяца, кромѣ фигуры дѣвки, Кирка подъ грушей около канавы увидалъ и корову. Какъ дикая кошка, онъ быстрыми большими шагами добѣжалъ до канавы, размахнувшись, также неслышно перескочилъ черезъ нее и прижался около груши.
— Вишь куда забрела, псё, псё! кричала Марьяна, забѣгая съ другой стороны.
Кирка рѣшился все сказать Марьянѣ. Онъ неподвижно стоялъ въ черной тѣни груши. Сердце стучало у него въ груди такъ сильно, что раздраженный чуткій слухъ, невольно ловившій всѣ окружающіе звуки, не разъ принималъ стукъ сердца въ груди за топотъ скотины, и онъ безпокойно оглядывался на бѣлѣющую въ 15 шагахъ отъ него корову, чтобы убѣдиться, что она не ушла отъ него. Онъ ждалъ.
9) Станица находилась въ полуверстѣ отъ Терека. Около самой рѣки росъ чистой непроходимой лѣсъ, камышъ и заброшенные сады старой станицы. Ближе къ новой станицѣ, были сады казаковъ, по которымъ для поливки были проведены большія и малыя канавы изъ Терека. —
Кирка ожидалъ Марьяну въ садахъ, на одной изъ такихъ канавъ. — Съ обѣихъ сторонъ 4-хъ аршинной канавы, въ которой быстро текла поднимающаяся изъ Терека холодная, мутно желтая вода, росли старыя груши, кизиль, яблони, карагачъ, дикiй виноградъ и ежевичникъ, которые одинъ сверху, другой снизу, оплетали всѣ эти деревья, составляя изъ нихъ непроходимую сплошную темнозеленую массу. Кое гдѣ только оставались небольшiя полянки, на которыхъ по наплывшему песку плелись вьющiяся растенiя. Было самое сочное время весны на Кавказѣ, гуща была непроходима, свѣжа и росиста. Надъ канавой вились мирiады комаровъ, въ чащахъ терновника и виноградника укладывались птицы, кричали фазаны, лягушки звенѣли, какая то любовная жизнь слышалась отовсюду, запахъ воды и одурѣвающей южной ночной растительности. Мѣсяцъ, прорываясь сквозь чащу, кое гдѣ клалъ свои свѣтлыя пятна, освѣщая бѣлую спину коровы, и клалъ черныя тѣни. Скотина, нетерпѣливо отмахиваясь хвостомъ отъ нуды и треща между терновниками, перебирала траву. Марьяна, подобравъ рубаху и высоко шагая по бурьяну, забѣгала ей отъ лѣса. — Поровнявшись съ грушей, она прiостановилась и внимательно стала вглядываться въ черную фигуру парня. —
Горячая кровь все сильнѣе и сильнѣе приливала къ головѣ и стучала въ сердцѣ Кирки. Онъ задыхаясь ожидалъ, что дѣвка пройдетъ мимо него и хотѣлъ броситься къ ней, но Марьяна остановилась и, спокойно подходя къ грушѣ мѣрными шагами, твердымъ голосомъ окликнула его.
— Это я, ничего, нянюка, сказалъ казакъ тихо, нерѣшительно выходя изъ тѣни и обдергивая черкеску. — Что, корову ищешь?
— Вишь чортъ проклятой, я думала абрекъ, напугалъ меня, сказала Марьянка и остановившись звонко засмѣялась чему то и стала шаркать по травѣ хворостиной. — Чего тутъ крадешься? —
Кирка молча подходилъ все ближе и ближе. — Марьянушка, сказалъ онъ дрожащимъ голосомъ, что я тебѣ сказать хочу. — Право. Что жъ, все одно… и онъ взялъ ее за плечо. —
— Вишь разговоры нашелъ по ночамъ, сказала Марьяна; — корова уйдетъ. Псё! псё! и легко и весело прыгая и смѣясь чему то, забѣжала въ кусты, остановила корову и тихо пошла къ станицѣ. Кирка шелъ подлѣ нея молча. Марьяна вдругъ оглянулась и остановилась передъ нимъ: Ну что сказать хотѣлъ? Полуночникъ! и она опять засмѣялась. —
— Да что сказать хотѣлъ, отвѣчалъ Кирка, задыхаясь отъ волненiя. Что мнѣ сказать? ты сама все знаешь, нянюка; и ты надо мной не смѣйся, ей Богу, не смѣйся, потому что, ежели конечно твоя мамука по бѣдности моей согласья не дастъ, что-жъ все одно, ежели ты какъ прежде; а я, ей Богу, ужъ такъ тебя люблю, что, ей Богу, ну вотъ — дѣлай со мной, что хочешь. Только ты захоти, а то все одно. —
Марьяна молча нагнула голову и задумчиво рвала росистые листья груши.
Кирка становился смѣлѣй и одушевлялся. —
— Я совсѣмъ не человѣкъ сдѣлался, какой-то дуракъ сталъ и все отъ тебя. — Чтожъ, ежели я бѣденъ, все, коли ты захочешь, то будешь за мной. — Потому что я слову твоему вѣрю, помнишь, что въ садахъ говорила. — Ей Богу, Марьянушка, матушка, грѣхъ тебѣ будетъ, ты меня погубила. А ежели ты пойдешь за Терешку Игнаткинскаго, я не знаю, что надъ собой сдѣлаю, потому, ей Богу. — Марьянушка, я ничего сказать не могу: что хочешь со мной дѣлай. — И онъ взялъ ее за руки. —