Читать интересную книгу Прибалтика на разломах международного соперничества. От нашествия крестоносцев до Тартуского мира 1920 г. - Любовь Воробьёва

Конечно, стареющему Герцену было уже поздно перечёркивать свою прежнюю жизнь и под влиянием бесед и переписки с Самариным сворачивать со старой накатанной дороги революционной агитации. Ему не надо было предугадывать, как его слово отзовётся. Он это видел и назвал героями русских офицеров, изменивших своему долгу во время польского восстания, а также подпольную недоучившуюся молодёжь, которая после серии неудачных терактов всё-таки убьёт Царя-Освободителя. От Герцена героизация террористов проникнет в русскую литературу и живопись[60], публикации российских либералов[61], а затем и в советскую литературу. Оппонентами такой героизации выступят Достоевский в «Бесах», Крестовский в «Красном пуфе», Гончаров в «Обрыве», Лесков в «Некуда». Их правоту подтвердят и материалы следствий по делам террористов{203}.

VI.7. Реформы Александра II в Прибалтийском крае

На фоне польского восстания, а также революционного брожения и террористической активности подпольной молодёжи во внутренних губерниях России Прибалтийский край с его верным государю дворянством и отсутствием революционной крамолы производил впечатление относительно стабильного и благополучного региона. У эстонцев и латышей ещё не было своих герценов и Чернышевских, желябовых и перовских, как не было литераторов и живописцев, героизировавших борьбу с «самодержавием» и «царизмом». Немецкое рыцарство, играя на текущих внутриполитических последствиях модернизационных реформ в России, в очередной раз без особого труда убедило влиятельных чиновников в высших эшелонах российской власти, что панацеей от всякого рода потрясений на Прибалтийской окраине является особый остзейский порядок. Применительно к реформам это предполагало, что и проводиться в жизнь они будут по-особому, с учётом местных реальностей и интересов.

Мы помним, как немецкое рыцарство освободило крестьян без земли, т.е. в голод и бродяжничество, а затем, испуганное подъёмом движения в православие, было вынуждено выделить часть помещичьих земель для сдачи в аренду крестьянам и тем самым поставить пределы уничтожению крестьянских дворов. Если в России реформа была нацелена на создание института частной собственности на землю в среде крестьянства (этот процесс начался с сохранения действующей общинной собственности, которая должна была трансформироваться в личную, а затем в частную собственность), то в Прибалтике крестьянство в основной своей массе должно было оставаться лишь арендаторами.

Что касается других реформ, осуществлявшихся в царствование Александра II, то они были перенесены на остзейскую почву с запозданием и в урезанном виде.

В 1863 г. был установлен новый порядок выдачи паспортов, который позволил крестьянам переселяться в города и другие губернии без разрешения помещика.

В 1865 г. помещики отказались от права домашней расправы. Правда, телесные наказания по приговорам волостных судов и помещичьих полицейских учреждений ещё сохранялись.

В 1866 г. был издан закон о волостной общине. Он давал зажиточным крестьянам право решающего голоса на волостных сходах, где избирались волостные должностные лица и решались важные для крестьянства вопросы.

В 1868 г. была отменена барщинная аренда на крестьянской земле. Однако на помещичьей, квотной и шестидольной землях помещик мог по-прежнему требовать выполнения отработок.

В 1866 г. были окончательно отменены все цеховые ограничения и устанавливалась свобода ремёсел. Ремесленникам предоставлялось право содержать наёмных рабочих.

Городская реформа была проведена лишь в 1877 г., т.е. с запозданием в 7 лет. Благодаря реформе управление перешло от замкнутых по своему составу магистратов к городским думам, избиравшимся на основе цензов. В результате немецкое бюргерство утрачивало прежнее единовластие в городах, а политические позиции эстонской городской буржуазии укреплялись.

Из-за противодействия немецких баронов распространение на Прибалтику «Судебных уставов» 1864 г., где последовательно проводился принцип равенства перед законом, затянулось на десятки лет, а «Положение о губернских и уездных земских учреждениях» 1864 г., предусматривавшее, несмотря на несовершенство избирательной системы, формирование «всесословных» учреждений, так и не было претворено в жизнь. В целом же реформы были проведены так, что они не затронули существенно привилегии немецкого рыцарства.

VI.8. Курс немецко-лютеранского меньшинства на обособление края с опорой на коренное население

Крестьянское движение в Лифляндии в сторону православия, запоздалая и колеблющаяся поддержка этого движения (но всё-таки поддержка) со стороны правительства были не без основания восприняты немецким рыцарством и лютеранским духовенством как вызов привилегиям немецкого элемента в крае. Хотя правительство наступало на эти привилегии очень медленно и непоследовательно, но устойчивая тенденция такого наступления, хотя и неспешного, всё же обозначилась и не давала поводов надеяться, что она заглохнет сама собой. Тем более что на отношение центра к прибалтийской окраине влияли значимые и набирающие силу внутриполитические и международно-политические факторы (модернизационные реформы, несогласие общества с прибалтийской политикой, обеспечивающей господство немецкого элемента в Прибалтике вопреки российским интересам, усложняющиеся отношения с Пруссией, а затем и с объединившейся Германий и т.д.). А это означало, что «обрусительная» политика, завещанная Екатериной II, и требующая унификации управления прибалтийскими губерниями в соответствии с порядком, принятом во внутренних губерниях, не снята с повестки дня и будет претворяться в жизнь.

Следует сказать, что немецкое рыцарство вкупе с лютеранскими пасторами обладало к середине XIX в. значительным арсеналом зарекомендовавших себя средств отстаивания обособленности прибалтийской окраины от основной территории Российской империи. Однако движение лифляндских крестьян показало, что в этом арсенале антироссийских инструментов остались без внимания настроения туземного населения, с которыми немцы не привыкли считаться. События же 1840-х гг. дали понять, что с переменой веры местного населения, в котором немцы видели лишь побеждённых и рабов, может рухнуть многовековой остзейский порядок. Поэтому к арсеналу уже опробованных средств был добавлен важный элемент, сводящийся к целенаправленной политике по привлечению на свою сторону аборигенов при отстаивании обособленности края от всего исходящего из России и от русских. Таким образом, инородческий вал, продолжавший опоясывать восточное побережье Балтики с момента его присоединения к России, должен был работать на немецкие интересы. И это было в принципе достижимо, поскольку российская сторона не спешила утвердить государственное обладание краем с помощью племенных и духовных скреп и благодаря этому сделать свою верховную политическую власть в Прибалтике более надёжной.

При развороте инородческого вала против России большое значение придавалось укреплению монопольных позиций лютеранства в крае. В качестве основных инструментов использовались Церковь и школа и, конечно, связи с влиятельными остзейцами в Санкт-Петербурге, германофильским и либеральным окружением императора.

Наиболее сильный удар по православию в Прибалтийском крае помещики и пасторы нанесли путём понуждения православных крестьян нести повинности в пользу лютеранской Церкви. Этот вопрос возник сразу же с учреждением первых православных приходов и стал новым полем противостояния эгоистичных немецких и общегосударственных интересов.

Поскольку к православию присоединились не тысячи, а десятки тысяч, то в вопросе о доходах пасторы заняли далеко не равнодушную позицию. Требование платы за требы отпадало, поскольку за ними православные крестьяне не могли обращаться к лютеранскому священнику. Не могло быть спора и в отношении платы за аренду пасторской земли, так как в этом случае пастор выступал не духовным лицом, а как землевладелец. Спор же возник из-за постоянных (натуральных и барщинных) повинностей с арендаторов помещичьих земель. Хотя, согласно Высочайше утверждённой инструкции генерал-губернатору Головину от 25 апреля 1845 г., крестьяне, переходящие из лютеранства в православие, освобождались от лютеранских повинностей{204}, дворяне и пасторы всё же нашли, как им казалось, правовую лазейку. Они начали утверждать, что постоянные повинности с арендаторов помещичьих земель есть не что иное, как уступка помещиками части своего поземельного дохода в пользу лютеранской Церкви и потому эти повинности не могут и не должны быть слагаемы с крестьян при перемене их вероисповедания. Православное духовенство, напротив, доказывало, что новоприсоединившиеся должны содействовать содержанию своей Церкви и, следовательно, было бы крайне несправедливо и даже неблаговидно требовать с крестьян исполнения повинностей и платежей в пользу своей и в пользу иноверной Церкви. Комитет по устройству духовной части в Лифляндии предложил перевести на деньги материальные повинности, чтобы в усадьбах, где крестьяне принадлежат к разным вероисповеданиям, каждое лицо смогло платить причитающуюся ему долю по своей конфессиональной принадлежности. Такое положение комитета было высочайше утверждено 14 декабря 1846 г. и получило силу закона. С этого времени с православных крестьян перестали требовать исполнения каких бы то ни было повинностей или платежей в пользу пасторов и в арендные контракты, заключавшиеся между помещиками и православными крестьянами, не включались условия о повинностях и данях в пользу пасторов. Дворяне и пасторы не смели противодействовать резолюции Николая I губернатору Головину по этому вопросу: «Глядеть в оба глаза, нового не затевать и слепо держаться данных мною разрешений на все случаи, а с не повинующимися моей воле поступать, кто бы ни был, как с бунтовщиками. Аминь»{205}.