Отужинав одна, Мэри позвонила камеристке, разделась и легла, но долго не могла уснуть. Ее мучила смутная тоска, и грудь давила словно каменная глыба. Жизнь показалась ей вдруг пустой и несчастной, а будущее представлялось в виде бездны. Вместе с тем настойчиво и болезненно вспомнилась ей во всех подробностях ужасающая сцена смерти Ван дер Хольма. Затем явилось ощущение внутреннего разлада, словно в ней боролись две враждебные силы, причиняя ей даже боль во всем теле. Наконец она забылась тревожным, странным сном.
Ей представилась комната на той вилле, где проживала Суровцева. Ее мать стояла на коленях и молилась перед образом Богоматери, но Мэри не могла рассмотреть самой иконы, ее застилало густое черное облако, а за этой прозрачной завесой она видела себя лежащей в постели и спавшей. От скрытого дымкой образа исходили широкие лучи света, которые наталкивались на черную пелену, тем не менее светлые лучи пронизывали ее и достигали постели Мэри. Вдруг она увидела, что вокруг нее кишит стая бесенят, ее служителей. Адское полчище, по-видимому, чувствовало себя прескверно, а на их рожах отражались уныние и ярость. Каждый раз, когда пробивавшийся сквозь завесу луч света касался крошечных демонов, одни падали навзничь, а другие словно сгорали в этом золотистом свете, третьи же изрыгали зеленоватую пену и с бешенством накидывались на Мэри, словно саранча, кусали и щипали ее, но не покидали своего поста, как бы не смея отойти от своей владычицы. Мэри невыразимо страдала и задыхалась, а все тело казалось сплошной раной. Между тем хаос вокруг нее все усиливался: беспорядочный и гулкий вой бесенят покрывал теперь отдаленное церковное пение и звон колоколов.
Мэри понимала, что за нее молились, но сама не могла ни шевельнуться, ни сосредоточиться на какой-либо определенной мысли и наконец лишилась сознания…
Проснулась она поздно, но чувствовала себя настолько разбитой, слабой и апатичной, что не могла встать: голова ее была пуста, и даже думать ей было больно. Однако воспоминание о мучившем ее кошмаре сохранилось.
Мэрджит, пришедшая одеть ее, подозрительно оглядела Мэри, а потом заставила выкупаться в ванне и принесла полную чашу парной крови, которую настойчиво принудила выпить, а девушка не посмела ослушаться.
Весь день Мэри ничего не делала, но обошла незнакомую еще ей часть замка. Комнаты казались необитаемыми, но в них было много любопытного и ряд портретов; некоторые из них принадлежали кисти великих мастеров. После обеда она гуляла по саду, но вчерашний незнакомец не показывался. Взамен того, к великому ее удивлению, она встретила нескольких католических патеров, которые бродили, уткнувшись в молитвенники. Все они были тощи, мертвенно-бледны и проходили мимо не кланяясь, а Мэри очень хотела знать, что могли делать здесь эти «служители церкви» и как вообще могли они жить в этом сатанинском притоне.
На следующие сутки она чувствовала себя уже хорошо и усердно принялась за работу. Изучение темной науки начинало увлекать Мэри, а власть, которую та давала в ее руки, пленяла ее гордую и страстную душу. Хладнокровно обдумав свое положение, она с присущим ей мужеством решила, что глупо было бы бороться с неизбежным — следовало, по крайней мере, извлечь из настоящего всю выгоду, которую оно могло дать. Вследствие этих рассуждений девушка решила, что, как только ей разрешат вернуться в свет, она создаст себе там положение, будет пользоваться роскошью и богатством, добытыми столь дорогой ценой, и попутно отомстит всем, кто оскорблял и унижал ее во время бедности.
Мысль о мщении особенно сильно возбудило в ней письмо матери, с которой она постоянно переписывалась.
Суровцева считала, что Мэри в Лондоне, где та, по ее мнению, будто бы должна была получить из разных банков огромные капиталы, завещанные ей мужем, и перевести их в Россию. При посредстве одного из люцифериан письма Суровцевой доставлялись в Комнор-Кастл через Лондон и шли обратно тем же путем.
В последнем письме Анна Петровна рассказала дочери, что случайно встретила в Канне Бахвалову — ту самую даму, которая отказалась вернуть долг в триста рублей, сопровождая свой отказ наглым обвинением в шантаже и бессовестности за якобы повторное истребование погашенного долга. Суровцева сделала вид, что не заметила сию противную особу, но ту обуяло любопытство узнать, каким образом Анна Петровна очутилась за границей, да еще окруженная, по-видимому, комфортом. Со свойственной невоспитанным людям развязностью подлетела Бахвалова, словно между ними ничего не было, и принялась допытываться, какая перемена произошла в их положении и что с Мэри, отсутствие которой очень удивляло ее. Узнав, что Мэри вышла замуж за очень богатого человека и уже овдовела, а в настоящее время приводит в порядок дела по оставшемуся наследству в Англии, Бахвалова ехидно захохотала. Анне Петровне кровь бросилась в голову, и она ушла, не простившись с назойливой собеседницей и дав себе слово никогда впредь не разговаривать с этой злой, дерзкой и бесчестной бабой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Погоди, негодная тварь, придет время, когда я поговорю с тобой, и эта наша беседа дорого тебе обойдется, — прошептала Мэри, и злой огонек вспыхнул в ее черных глазах.
Глава VI
Прошло около трех недель. Мэри продолжала работать в одиночестве.
Уриель еще не возвращался, да и таинственный незнакомец больше не показывался.
Как-то вечером Мэри только кончила работу, но оставалась еще в библиотеке и мечтала, полулежа в большом кресле около стола, где лежали исправно доставлявшиеся в Комнор-Кастл газеты и иллюстрированные журналы, которые она иногда просматривала.
Сегодня Мэри было грустно. Утром она получила письмо от матери, вызвавшее страстное желание увидеть своих и тоску по прежней жизни, когда еще был жив ее отец. Она пробовала отогнать назойливые думы и сосредоточить мысли на том, что изучала в течение дня: на удивительных ритуалах и формулах, служивших языком того страшного, неведомого царства тьмы, над которым обычно глумится невежественная толпа, уподобляясь шалунам, которые забавляются порохом или динамитом, не имея представления ни о их силе, ни об опасности. В эту минуту ей припомнился разговор с Ван дер Хольмом в самом начале ее вступления в лабиринт темной науки. Она тогда с трудом произносила непонятные ей слова и не то смеясь, не то досадуя спросила у него, какой смысл в этих нелепых, по-видимому, формулах и странных заклинаниях. Ван дер Хольм покачал головой и серьезно ответил:
— Отправляясь в чужие края, нужно знать язык, чтобы сноситься с местными жителями. Так вот, магические формулы и служат тем языком, который понимают и на который отвечают обитатели потустороннего мира…
Мэри тяжело вздохнула и закрыла лицо руками: теперь она знала, что эти обитатели потустороннего мира оказались грозными служителями зла. Ах! Зачем все так сложилось, а роковая случайность и людская злоба толкнули ее в этот мир! Если бы нужда не принудила ее тогда идти продавать полотенца, она не встретила бы Ван дер Хольма, а роковое сплетение обстоятельств не кинуло бы ее в эту жизнь, которая внушала ей смутную тревогу с тех пор, как она стала сознавать опасность и темную, зиявшую под ее ногами бездну.
— К чему предаваться мрачным думам, дорогая ученица и наследница? Оплакивать невозвратное — непростительная слабость для такой, как ваша, энергичной души, — проговорил в эту минуту чей-то глубокий голос.
Мэри вздрогнула, выпрямилась и вскрикнула.
На кресле около нее сидел Ван дер Хольм, осененный слабым пурпурным ореолом. Помолодевшее и похорошевшее лицо осталось тем же, и вместе с тем оно значительно изменилось: кожа была черная, как у негра, и покрыта блестевшей шерстью, губы кроваво-красные, длинные и тонкие ногти на руках походили на изогнутые когти, а из пышных волос высовывалась пара красных фосфоресцирующих рогов; некогда черные глаза теперь приняли темно-зеленый, изумрудный отлив, и в них читалась жестокая насмешка.
— Но, милая сестра Ральда, не пугайтесь. Мне передали ваше желание видеть меня, и я явился!