— Товарищ Гурченко, проходите, — сказала секретарша. Дверь открылась, навстречу вышел сам начальник, тот самый, что говорил «достояние».
— Ну, что у вас? Какие проблемы?
И я как расплачусь. Безнадежно, горько и устрашающе. Иногда я вижу себя в том кабинете, вспоминаю свои не к месту слова, слезы, замерзшие руки… Они проходят через всё… И задыхаюсь.
Вижу, как изменилось лицо начальника. Что могут подумать там, за дверями? А что мне сказать? Что нужна большая площадь? А кто они, где работают, почему увеличение? Знаю, какие очереди. У меня в мозгу смешались все мои углы и комнаты в коммуналках. И счастье, когда выкупила квартиру на Маяковской. И даже зависть и гордость, что моя дочь имеет в двадцать лет свою площадь… А когда у меня появилась трехкомнатная квартира? В сорок семь лет, на проспекте Мира, когда сломала ногу. И в мою двухкомнатую на Маяковской после успешного проката нескольких фильмов приходили зарубежные фестивальные гости и корреспонденты. В глазах у них полное недоумение: и вот это звезда?
Я придумала выход — принимала всех на ковре. Говорю, у нас обычай такой. А что? Посуда красивая, водка разлита в разноцветные штофы. Было очень даже весело. Режиссер Роберт Уайз (он снимал «Вестсайдскую историю») был со своей женой в гостях. Я их одарила хорошими сувенирами. Уходя, он заметил:
— Теперь я все понял про вашу страну. У вас действительно все равны. Наш водитель имеет собственный дом, правда, не в центре Нью-Йорка. В центре у нас квартиры дорогие.
Я сразу расправила плечи. Как и следует настоящей миллионерше.
— Да, — говорю, — мы здесь сейчас в Москве. Ведь фестиваль… — Хи-хи-хи да ха-ха-ха… — А так — на даче…
Эх, дорогие мои заморские гости! Какой бы это был феерический сценарий! Звезде двадцать лет. Сверхпопулярность! Прописана домработницей. Да так и назвать фильм — «Звезда-домработница». Производство ордена Ленина киностудии «Мосфильм». Идет эмблема Мухиной «Рабочий и колхозница». Жанр — трагифарс с музыкой.
Когда из моих неточных фраз и объяснений не к месту… ну, говорят же некоторые женщины вместо «я ничего не понимаю в политике» «знаете, я абсолютно аполитична». Вот так и я тогда. На Старой площади. Ах, как не хотелось возвращаться домой и видеть недовольные лица. И чувствовать себя врагом семьи. Ну, вот я пошла. Я уже сижу. Уже не плачу. Слушаю.
— Это новое поколение, что вы хотите… А то, что муж должен привести жену в свой дом. А иначе не женись. Это давно забыто. Ладно. Что же придумать? Тридцать четыре метра? По норме не проходит. А первый этаж невысокий? Надо проверить по линии санэпидемстанции.
Записал телефон, адрес и отпустил меня с богом. В скверике на Старой площади меня ждал Костя. Я бросилась к нему. Он меня утешал. Да, будем ждать, надеяться. Ну, думаю, теперь жди этой станции. Но ровно через три дня пришла комиссия. А через время поставили на учет. В доме обстановка сразу потеплела. Ну! Что?
Да ты моя родная советская власть! Да больше такой в мире нет! И опять бескрайняя детская любовь к Родине, к красному флагу, к гимну, вера в советское завтра.
Ура! В меня влились новые силы, и я опять поехала петь, играть, веселить, рассказывать, отдавать людям влившуюся в меня новую энергию.
А «Время» в это время круто завертелось. Райкомы и обкомы разрайкомивались и разобкомивались.
Но разве это сразу распознаешь, если с детства привык, что они оплот, авторитет, власть. Нет, я еще неслась на прежних волнах любви к непобедимой Родине. Эх, папусик, родной, ну еще раз мне скажи, как ты меня в пеленках выносил из роддома. Ну, ну, пожалуйста.
«Глянь, Лёль, у всех детей морды красные, а в моей клюкувки морда розовая и все влыбается. Не, Лёль, вот тебе крест святой, актрисую будить, ув обязательном порядку. Мою дочурку увесь мир будить знать, а женихи усе окна повыбивають…»
О, сколько раз я слышала это в разных папиных интонациях. И в пьяных, и в торжественных по случаю Дня Победы. И на Новый год или 1 Мая. Нет, на Новый год не помню. На Новый год много елок — самый большой заработок в году. Артисты это знают.
Стоп, Люся. Куда тебя заносит?
Позвонил Марик и спросил, можно ли он зайдет к нам в гости со своим товарищем. Сережа к нему очень нежно относился, у них были несентиментальные мужские отношения. Марика он называл Марчелло. А Марику это нравилось. И он громко смеялся. Он чувствовал, что мы очень счастливы его звонку и ждем его с другом. На меня его друг смотрел во все глаза. Узнал меня. Значит, правда я родственница Марика. Сначала они были робкими, а потом оттеплели, развеселились. Марик снова говорил, что все понимает, что все переменится. Вот они с другом придут на спектакль, если он не уедет учиться в Англию, как обещал его папа.
«Люся, я знаю, что ты хотела, чтобы мы учились в общей школе. Нет, Люся, в колледже хорошо. Там охраны у нас больше, чем учеников. Утром нас с Леной отвозит папин водитель, а вечером нас забирает мама. Нет, Люся, наверное, здорово учиться в Англии, так интересно».
Я оправдывалась. Меняются времена. Может быть, я уже чего-то не понимаю…
Пришел ко мне, как чувствовал, что больше не увидимся. Уехал в Англию до спектакля. Больше я его не видела.
Вижу сейчас. Совершенно незнакомый мне молодой мужчина лет двадцати пяти. Красив как бог! Бедный Ди Каприо… Не узнаю мальчика. Моднейшая стрижка, голова выкрашена в светлые тона, черты лица заострились, ушла детская пухлость и смешной широковатый нос. В лице все выстроилось в совершенную красоту. Длинные густые темные ресницы и изумительные верхние веки. Декабрь. Холодно. Какой-то мальчик опустился на снег, закрыл лицо руками и раскачивался из стороны в сторону. Больше я ничего не помню. Молчание. Говорить нечего. Непостижимо. И беспощадно страшно. Приехать из Англии, чтобы умереть? Когда это началось? Может быть, тогда, когда…
Лето. Дача. Буйный зеленый июнь. Любимое время года. Одурманивающие запахи травы, земли, сирени и черемухи. Жужжат пчелы и шмели. Вороны со стола уносят хлеб и металлические сетки для мытья посуды. Небо голубое-голубое. Все как-то здорово разложилось по местам: и работа, и состояние духа.
В стороне Маша и Саша о чем-то беседуют. Маша стоит ко мне спиной. Хороший, любящий и работящий зять «попался» (как говорил папа, если знакомился с добрым человеком). Моя мама, правда, не в ладах, а иногда и на ножах с Сашей. Но чего только не бывает в семье. Мы с Костей его успокаиваем. Она ведь уже в возрасте и т. д. У Маши и Саши любовь. Детки бегают, играют, орут и смеются. У меня две картины. С Костей полное взаимопонимание и редкое человеческое, товарищеское, супружеское доверие. Доверие! А это главное. Ну, в общем, состояние полной эйфории, сравнимое с тем безмятежным блаженством, которое я чувствовала за десять минут до того, как клоун Олег Попов на съемках детского мюзикла «Мама» упал мне на ногу, размозжив кость на девятнадцать осколков.