Читать интересную книгу Земля обетованная - Эрих Ремарк

Блюменталь неотрывно смотрел на Хирша.

— И с какой стати я должен ему помогать?

— Причин много. Одна, например, называется милосердием.

Казалось, Блюменталь что-то пережевывает. Он все еще не сводил с Хирша глаз. Потом достал из кармана пиджака коричневый бумажник крокодиловой кожи, раскрыл его и извлек из бокового отделения две бумажки, предварительно послюнив палец, чтобы легче было их отсчитать.

— Вот вам сорок долларов. Больше я дать не могу. Слишком многие обращаются с подобными просьбами. Если все эмигранты помогут вам такими же взносами, думаю, вы легко соберете для доктора Боссе нужную сумму.

Я полагал, что Хирш пренебрежительно швырнет эти деньги обратно на стол, но нет, он их взял, аккуратно сложил и спрятал.

— Хорошо, господин Блюменталь, — сказал он очень спокойно. — Тогда за вами еще только тысяча сто шестьдесят долларов. Ровно столько нужно доктору Боссе, — это при очень скромной жизни, без курева и пьянства, — чтобы завершить образование и сдать экзамен.

— Шутить изволите. У меня нет на это времени.

— У вас найдется время, господин Блюменталь. И не пытайтесь рассказать мне, что ваш адвокат сидит в соседней комнате. Его там нет. Зато я вам кое-что расскажу, что вас, безусловно, заинтересует. Вы пока что не американец, вы только надеетесь через год им стать. Скверная репутация вам совершенно ни к чему, американцы по этой части очень щепетильны. Вот мы вместе с моим другом господином Зоммером — он, кстати, журналист — и решили вас предостеречь.

Похоже, Блюменталь принял для себя план действий.

— Это слишком любезно с вашей стороны! — заявил он язвительно. — Вы не возражаете, если я извещу полицию?

— Ничуть. Мы прямо тут наш материал ей и передадим.

— Материал! — Блюменталь презрительно скривился. — За шантаж в Америке можно схлопотать очень приличный срок, надеюсь, вам это известно. Так что лучше убирайтесь, пока не поздно!

Хирш невозмутимо уселся на один из позолоченных стульев.

— Вы думаете, Блюменталь, — сказал он уже совсем другим тоном, — что вы большой хитрец. Но вы ошибаетесь. С вашей стороны было бы куда умней отдать Боссе те деньги, которые вы ему должны. Вот тут, у меня в кармане, письмо, подписанное доброй сотней эмигрантов; это ходатайство в службу эмиграции с предложением отказать вам в американском гражданстве. Там же еще одно ходатайство, и тоже с просьбой отказать вам в праве на американское гражданство в связи с тем, что в Германии вы сотрудничали с гестапо, — за шестью подписями, с подробным изложением того, почему вам удалось вывезти из Германии куда больше денег, чем было положено, — и с указанием фамилии того нациста, который для вас эти деньги в Швейцарию переправил. Кроме того, есть еще вырезка из лионской газеты, где говорится о некоем еврее Блюментале, который на допросе в гестапо выдал местонахождение двух беженцев из Германии, после чего тех расстреляли. Не пытайтесь протестовать, господин Блюменталь. Вполне возможно, это были и не вы, — но я буду утверждать, что это были именно вы.

— Что?

— Я официально засвидетельствую, что это были вы. Здесь хорошо известно, чем я занимался во Франции. Мне поверят больше, чем вам.

Блюменталь вперился в Хирша немигающим взглядом.

— Вы намерены дать ложные показания?

— Они будут ложными только в самом поверхностном правовом смысле, Блюменталь, но не в ветхозаветном — око за око, зуб за зуб, помните? Вы практически уничтожили Боссе. За это мы уничтожим вас. И нам плевать, что правда, а что нет. Я же сказал вам: я кое-чему научился у нацистов, когда имел с ними дело.

— И вы еврей? — прошептал Блюменталь.

— Так же, как и вы, к сожалению.

— И преследуете еврея?

Хирш на секунду даже опешил.

— Да, — сказал он затем. — Я же сказал вам, что кое-чему научился у гестапо. И еще кое-чему из арсенала американских гангстеров. Ну и еще, если уж вам, Блюменталь, так хочется, кое-что добавила природная еврейская смекалка.

— Полиция в Америке…

— И от полиции в Америке я тоже кое-чему научился, — перебил его Хирш. — И многому! Но она мне даже не понадобится. Чтобы вас прикончить, достаточно тех бумаг, что у меня в кармане. Я даже не буду стараться упрятать вас в тюрьму. Достаточно спровадить вас в лагерь для интернированных лиц, подозреваемых в нацизме.

Блюменталь протестующе поднял руку.

— Для этого нужен кое-кто посильнее вас, господин Хирш! И серьезные доказательства, а не ваши сфабрикованные писульки.

— Вы так думаете? — Хирш рассмеялся. — В военное-то время? Ради какого-то сомнительного эмигранта, уроженца Германии? Да и что с вами такого страшного случится в лагере для интернированных? Это очень гуманное учреждение временной изоляции от общества. И чтобы попасть туда, вовсе не обязательно быть отпетым злодеем.

Но даже если вы открутитесь от лагеря, как насчет вашего гражданства? Тут достаточно малейшего сомнения и просто сплетен…

Рука Блюменталя впилась в собачий ошейник.

— А что будет с вами? — тихо проговорил он. — Что будет с вами, если все это выплывет? Об этом вы подумали? Шантаж, ложные показания…

— Я прекрасно знаю, сколько за это полагается, — ответил Хирш. — Только мне, Блюменталь, это совершенно все равно. Мне на это плевать! Плевать я хотел на все это! На все, что вам, жалкому воришке-филателисту с видами на американское будущее, представляется таким важным. Мне это все безразлично, только вам, мокрица вы буржуазная, в жизни этого не понять! Мне это еще во Франции было безразлично! Неужели вы думаете, я бы иначе стал всем этим заниматься? Я не какой-нибудь там слюнявый гуманист! И мне не важно, что со мной потом будет! Так что если вы, Блюменталь, вздумаете что-нибудь против меня предпринять, я в суд не побегу. Я сам вас прикончу! Мне не впервой. Или вы до сих пор не усвоили, как мало в наши дни стоит жизнь человека? — Хирш сделал пренебрежительный жест. — Сами подумайте, о чем мы в сущности спорим? Для вас это даже не вопрос жизни. От вас всего лишь требуется заплатить часть тех денег, которые вы Боссе должны, больше ничего.

У Блюменталя опять сделалось такое лицо, будто он что-то жует.

— У меня нет дома таких денег, — выдавил он наконец.

— Можете дать мне чек.

Внезапно Блюменталь отпустил овчарку.

— Место, Харро!

Он открыл дверь. Собака исчезла. Блюменталь снова закрыл дверь.

— Наконец-то, — бросил Хирш.

— Чек я вам не дам, — сказал Блюменталь. Вид у него вдруг сделался страшно усталый. — Надеюсь, вы меня понимаете?

Я не верил своим глазам. Вот уж не думал, что он так быстро сломается. Видимо, Хирш был прав: вечный, даже без видимой причины, эмигрантский страх вкупе с чувством вины лишил Блюменталя уверенности. А соображал он, похоже, быстро и так же быстро привык действовать, — если, конечно, не успел придумать еще какой-нибудь фортель.

— Тогда я приду завтра, — сказал Хирш.

— А бумаги?

— Я уничтожу их завтра же у вас на глазах.

— Вы получите деньги только в обмен на бумаги. Хирш мотнул головой.

— Чтобы вы узнали, кто готов против вас свидетельствовать? Исключено.

— В таком случае кто мне докажет, что эти бумаги подлинные?

— Я, — невозмутимо ответил Хирш. — И вам придется поверить мне на слово. Мы не шантажисты. Просто немножко помогаем справедливости. Вы и сами это знаете.

Блюменталь опять что-то беззвучно прожевал.

— Хорошо, — сказал он наконец.

Хирш поднялся со своего золоченого стула.

— Завтра в это же время.

Блюменталь кивнул. На лице у него вдруг выступили капли пота.

— У меня болен сын, — прошептал он. — Единственный сын! А вы, вы приходите, в такую минуту — постыдились бы! — Он вдруг сорвался почти на крик. — Человек в отчаянье, а вы!..

— Боссе тоже в отчаянье, — спокойно осадил его Хирш. — Кроме того, он наверняка сможет порекомендовать наилучшего врача для вашего сына. Вы у него спросите.

Блюменталь ничего не ответил. Он все жевал и жевал, и на лице его запечатлелась странная смесь неподдельной ненависти и неподдельной боли. Я, впрочем, хорошо знал, что боль из-за утраты денег может выражаться ничуть не иначе, чем боль из-за куда более скорбной личной Утраты. Однако в лице Блюменталя мне почудилось и кое-что еще. Казалось, он вдруг понял, что есть некая зловещая связь между его обманом и недугом его сына, — потому, наверное, он и уступил так быстро, а теперь сознание собственной слабости только усиливало его ненависть.

— Думаешь, у него правда сын болен? — спросил я Хирш, когда мы уже ехали вниз в роскошном лифте.

— Почему нет? Он же не прикрывался болезнью сына, чтобы меньше заплатить.

— Может, у него вообще нет сына?

— Ну, это вряд ли. Еврей не станет так шутить с собственной семьей.

Сопровождаемые сверканьем зеркал, мы сбегали по парадной лестнице.