– Ох, сдается мне, знаю я ту сороку! Нянька?
Павел пожал плечами:
– Какая разница! Главное, что Саша остается.
– Объясни мне, пожалуйста, Павел, почему за месяц с небольшим эта девица заняла то место в доме, которое по праву должна занять Полина?
– Ну, допустим, до таких высот ей не подняться. Неужели запамятовал, кого из них своей невестой провозгласил? – Верменич криво усмехнулся. – Давай о твоей суженой-ряженой ни словом больше, а то у меня уже оскомина, ей-богу!
– А я пока о ней и не говорю. Речь идет о мадемуазель Александре. Растолкуй мне, отчего вдруг мальчишки на откровенный бунт отважились? Я не говорю об Андрее, но ведь даже Ильюша, робкий, стеснительный, сегодня вечером поставил кресло Полине на платье...
– Будь моя воля, я бы сам в это кресло сел! – проворчал едва слышно Павел, а Кирилл сделал вид, что ничего не слышал, и продолжал:
– Про тебя я уже не говорю, но и нянька туда же. Сашенька то, Сашенька это. Даже слово «мадемуазель» почти научилась выговаривать...
– Пока ты, Кирилл, в постели отлеживался, да в фигли-мигли с баронессой играл, Саша мальчишку Агафьиной племянницы на ноги поставила. Он по осени в костер упал. Думали, не жилец уже, а она ожоги каким-то порошком присыпала, велела ни днем, ни ночью раны не прикрывать. И недели не прошло, как все зарубцевалось. Красавцем мальчишке не быть, но жить будет.
– Почему с некоторых пор я обо всем узнаю последним, Павел? Почему какую-то гувернантку слуги слушают больше, чем меня?
– Уже и до этого дошло? – посмотрел на него с притворной печалью Верменич. – Смотри, скоро и ты у нее будешь по одной плашке ходить. Хотя нет, баронесса своего не уступит! Куда Саше до нее! У баронессы и тюрнюр, и экстерьер, и приданое, авось, какое-никакое! А мадемуазель кто? Жалкая бесприданница, да еще с этим украшением на лице! Тем не менее твои мальчишки на конфетки баронессы не купились, и смотри, что паршивцы надумали... – Павел вытащил из кармана стопку ассигнаций. – Знаешь, что это? Здесь, Кирюша, деньги, которые твои милые детки передали мне вечером. И с единственным пожеланием: купить мадемуазель Александре самое что ни есть красивое платье, причем непременно лучше, чем у Полины. А на кухне Агафья какую-то отраву варит, чтобы Саше веснушки вывести. И все, заметь, в одном направлении стараются!
– В каком же, если не секрет? – Князь, к своему великому удивлению, довольно споро поднялся из кресла и добрался до стола.
– Не секрет. Твои сыновья вздумали сами себе маменьку выбрать. Мне, например, поручено предварительно обсудить с ней сей вопрос.
– Не хочешь ли ты сказать, что это Саша?.. – тихо спросил Адашев.
– Вот видишь, и у тебя в привычку вошло ее Сашей называть. Со временем, возможно, и другие привычки появятся...
– Не городи чушь, а мальчиков надо отговорить от подобной затеи. Какая из нее жена, а тем более мать!
– А с лица воды не пить, Кирилл! Ты же постоянно твердил, что прежде всего ищешь мать своим детям, а когда они нашли себе добрую, заботливую женщину, ты спасовал. Видите ли, личные интересы возобладали! Так какого же черта ты тогда не в постели у этой напомаженной курицы Полины, а до сих пор сидишь в кабинете, не спишь? Или переживаешь, что тебе роды у старостихи не позволили принять? Смотри, эта девушка уже и в деревне нужна, твоим крестьянам, их женам и детям.
– Ты что, предлагаешь мне изменить свое решение? – с тихой угрозой в голосе спросил Кирилл. – Ты меня знаешь, я их не меняю. При всем при том, что ты сейчас наговорил, Полину обидеть я не позволю. Это у вас у всех какой-то кисель в головах. Я же с ней больше общался, и мнение определенное тоже уже успел составить. Если ты знаешь о ней что-то такое, что действительно может помешать нашей свадьбе, не темни!
– Хорошо! – Павел, исподлобья оглядев друга, усмехнулся. – Суди сам, стоит ли это твоего внимания. – Он отошел от стола, раскурил свою трубку, словно раздумывая, нужно ли продолжать разговор. – Ты обратил внимание, что в этом сезоне Полина еще не бывала в Петербурге, так же как и ее поганый братец, записной кавалер и куртизан. Отказаться от Палкинского трактира, Милютинских лавок, балов, променадов по Невскому, богатых покровительниц, наконец, и сиднем сидеть в ручинском[33] фраке и «боливаре»[34] в глуши только потому, что это имение князя Адашева? Почему вдруг такие жертвы, Кирилл? Думаешь, из-за любви к своей драгоценной сестрице? Сей господин ценит лишь самого себя и деньги, которых у него, кажется, кот наплакал. Выходит, есть у него своя корысть, чтобы у Полины Дизендорф в подпасках состоять!. Это одно наблюдение. Теперь второе. Хоть я и редкий гость на столичных балах, но ни разу, вот те крест, мне не довелось услышать, даже когда барон был еще жив, что Кирдягин родственник баронессе. А тут вдруг такая братская любовь; сдается мне, что не только братская... – Павел задумчиво наблюдал за вереницей дымовых колечек, выпущенных им изо рта.
Князь, стойко терпевший столь длинную тираду, паузу перенести не смог:
– Черт бы тебя побрал, Павел! Не тяни!
– Да не тяну я, просто обдумываю, как бы поделикатнее это сказать... – Павел сморщился и быстро заговорил: – Помнишь, на второй или третий день, как мы с ярмарки вернулись, кататься верхами ездили и ты рано к себе ушел. А мне что-то не спалось, потому и услышал вдруг тихие-тихие шаги по коридору. Спальня баронессы тогда неподалеку от моей была. Ну, я поначалу подумал, что это ты тайно баронессу навещаешь, выглянул, чтобы тебя утром на чистую воду вывести. Только, увы, другой в ту спальню прошмыгнул. – Павел с горечью и недоумением посмотрел на князя. – Вот такой конфуз со мной был, mon cher!
Побледнев, князь подступил к приятелю.
– Что же ты, негодяй такой, болтаешь? Он ведь брат ей, зачем же такую гадость собирать?
– Но-но, остынь! – Павел отвел от себя руки Кирилла и подтолкнул его к креслу. – Охолони! Я и сам так думал и потому до четырех утра не спал, чтобы конца их родственной беседы дождаться. Дождался! Она его в пеньюаре до порога проводила и в уста сахарные поцеловала. А днем все шею косыночкой прикрывала. Не помнишь разве? А ведь стоило, ох как стоило полюбоваться, что на этой шейке оставили все те же сахарные уста. Весьма красноречивое напоминание о бурно проведенной ночи. И если не ты ее в темном углу подловил, и не я, то кто, кроме ее драгоценного кузена, осмелился бы на такую безумную страсть?
– Поклянись, что ты ничего не придумал! – Князь приподнялся над своим креслом и вновь обессиленно опустился. Потер лоб, до сих пор скрывающийся под повязкой. – А впрочем, не надо! Я всегда тебе верил и сейчас верю. Сегодня же утром я потребую от нее объяснений.