В свете всей последующей истории психоанализа центральная проблема повести Достоевского – проблема двойничества является широко распространенной и хорошо изученной. «Такое аутоскопическое явление (когда человек видит самого себя), – отмечает Е. – А. Беннет, – часто описывается в беллетристике ‹…› Здесь мы наблюдаем проекцию части личности в форме видимого образа, представляющего определенные идеи человека, чьим двойником он является».[682] Как уже отмечалось, базальный конфликт находится в области сознания героя Достоевского. Он представляет непреодолимое противоречие между его жизненными притязаниями и отсутствием чувства реальности. На этой почве у него формируется компульсивный невроз, или невроз навязчивых состояний (по классификации А. Брилла). Это состояние иначе называют еще неврозом переноса.[683]
На начальной стадии перенос служит защитным механизмом отрицания героем тех свойств своей личности, которые являются неприемлемыми с точки зрения нравственного сознания. Конфликт между сознанием своей ничтожности и стремлением казаться значительной фигурой лежит в основе поступков героя первой половины повести. Голядкин буквально надевает маску (обряжается) важной персоны и имитирует ее поведение; но то и дело срывается в результате аффекта вины и неполноценности: «Поклониться или нет? (своему начальнику из окна бутафорской кареты, нанятой для вояжа на обед. – О. Е.) Отозваться или нет? ‹…› или прикинуться, что не я, а кто-то другой ‹…› Дурак я был, что не отозвался ‹…› следовало бы просто на смелую ногу и с откровенностью, не лишенною благородства: дескать, так и так, Андрей Филиппович, тоже приглашен на обед, да и только!»[684] Согласно К. Г. Юнгу, такие симптомы характеризуют тип малодушного невротика: «Чем больше он съеживается и прячется, тем больше растет в нем тайное притязание на понимание и признание. Хотя он и говорит о своей неполноценности, он, в сущности, все-таки не верит в нее. Изнутри его переполняет упрямая убежденность в своей непризнанной ценности ‹…›».[685]
В общении с людьми более низкого социального статуса Голядкин действует смелее и даже доходит до признания двух сторон своей личности – явной и скрытой. Хотя признание делается спонтанно, оно служит первым симптомом шизофренического расщепления сознания и намечает дальнейший путь бессознательного к формированию независимого комплекса двойничества: «Я вас скажу, господа, по-дружески, – сказал, немного помолчав, наш герой, как будто (так уж и быть) решившись открыть что-то чиновникам, – вы, господа, вы меня знаете, но до сих пор знали только с одной стороны».[686]
Стремление Голядкина к превосходству и успеху является обратной стороной его чувства неполноценности, и выражается данный комплекс во многих поступках героя: «Он стоит ‹…› в уголку ‹…› между всяким дрязгом, хламом и рухлядью ‹…› Он только наблюдатель теперь: он тоже ‹…› ведь может войти… почему же не войти? (в бальный зал – О. Е.) Стоит только шагнуть, и войдет, и весьма ловко войдет. Сейчас только, – выстаивая, впрочем, уже третий час на холоде»[687] «Эти факторы, – отмечает А. Адлер, – стремление к превосходству и чувство неполноценности – действительно являются двумя аспектами одного и того же психического феномена».[688] Но героя Достоевского они приводят к психическому раздвоению как следствию страха перед «другим». Появлению двойника (доппельгангера) в галлюцинирующем сознании Голядкина предшествовало, вероятно, сновидение, о котором вскользь упоминается в тексте повести: «одним словом, все происходило точь-в-точь как во сне господина Голядкина-старшего».[689]
Этот мотив Достоевский еще не акцентирует в «Двойнике» Он приобретет особо важное значение в его позднем творчестве (сны героев-идеологов). Однако мотив сна в этом раннем произведении выполняет ту же психологическую функцию, что и в последующих: сон связан с угрозой для жизни Голядкина. «В сновидениях, – отмечал в этой связи Э. Фромм, – в которых страх связан с реальной или воображаемой угрозой для жизни, свободы и так далее, причина возникновения сновидения – угроза ‹…›».[690]
Для Голядкина увиденный сон и разыгравшаяся на его основе в его больном воображении галлюцинация (как впоследствии «кошмар Ивана Федоровича» в «Братьях Карамазовых») несет еще один существенный смысл. Уже сформировавшийся комплекс двойника наглядно демонстрирует Голядкину ту часть его сознания, которую он до сих пор пытался вытеснить или замаскировать под ложный образ поведения. «Встреча с „другой стороной“, негативным элементом, – отмечал Э. Нойманн, – характеризуется появлением множества сновидений, в которых это „другое“ предстает перед эго в различных обликах: нищего или хромого, изгоя или дурного человека, дурака или бездельника, униженного или оскорбленного, грабителя и т. д.
Человека потрясает до глубины души неизбежность признания, что другая сторона, несмотря на ее враждебность и чуждость по отношению к эго, составляет часть его личности».[691]
Голядкин пытается бороться с «другим», комплексом, с двойником. В его рассуждениях встречаются вполне здравые, рациональные фрагменты, как, например, в эпизоде с анализом подложного письма предмета его любви Клары Олсуфьевны. И самое главное: в момент короткого просветления сознания Голядкин взывает к помощи своего начальника, приводя уже не моральные доводы, как прежде (интриги, козни нечистоплотных завистников и врагов), а правовые: «отправлюсь, паду к ногам, если можно, униженно буду испрашивать. Дескать, так да так; в ваши руки судьбу свою предаю, в руки начальства; ваше превосходительство, защитите и облагодетельствуйте человека ‹…› противозаконный поступок ‹хотел совершить›».[692]
Но сила невротического комплекса настолько велика, что герой сгибается под ее давлением. Он чувствует свою неспособность высвободиться из тисков бессознательного. Поэтому весь его длинный монолог из главы XII исполнен истинного трагизма. В нем перемежаются призывы о помощи, гневные обвинения в адрес автора подложного письма и горькие признания в собственном бессилии укротить поток неконтролируемой психической энергии: «Это от вас, сударыня, все происходит ‹…› вы, сударыня моя, виноваты ‹…› вы меня в напраслину вводите… Тут человек пропадает, тут сам от себя исчезает и самого себя не может сдержать (выделено мной – О. Е.)».[693] Самое интересное в том, что здесь, уже на грани психоза, Голядкин делает совершенно правильные рассудочные выводы, разоблачает истинных, а не мнимых врагов и объясняет свое реальное состояние.
Здесь Достоевский силой гениальной интуиции изображает процесс перехода невроза своего героя в психоз. «Невроз приближается к опасной черте, но все же каким-то образом не пересекает ее, – дает научную картину процесса К. Г. Юнг. – Если бы он пересек черту, то перестал бы быть неврозом ‹…› известны случаи, когда долгие годы считаются неврозами, а затем пациент внезапно пересекает разделительную черту и с полной очевидностью превращается в психически больного человека ‹…› Пациент боролся за сохранение своего эго, за главенство и контроль, и за целостность своей личности. Но в конце концов сдался – покорился захватчику, которого более не смог подавлять».[694]
«Появление» двойника отягчает психическое состояние Голядкина. Если прежде героя угнетали подозрения, гнев на сплетников и злость на недостойных людей, обошедших его по службе, то есть все те нравственно-психологические переживания, которые знакомы нормальному человеку, то теперь все отрицательное, порочное сконцентрировалось в визуальном персонифицированном образе, с которым бороться оказалось не под силу из-за его комплексного характера. «Поскольку комплексам в определенной мере, – констатирует К. Г. Юнг, – присуща воля, т. е. своего рода эго, мы обнаруживаем, что в состоянии шизофрении они настолько освобождаются из-под контроля сознания, что становятся видны и слышны. Они появляются в форме видений, говорят голосами, похожими на голоса определенных людей».[695]
После двух крупных неудач, повергших Голядкина в состояние эмоционального шока – обход по службе племянником начальника и скандал на обеде, куда герой явился незваным, – разрыв между его жизненными притязаниями и чувством реальности резко возрастает. Чем очевиднее становится бесплодность стремлений Голядкина утвердиться «в обществе людей благонамеренных и хорошего тона», «пленять умом, сильным чувством и приятными манерами», тем настойчивее и безрассуднее становятся его помыслы и поступки: «Не будет же этого! – закричал он»[696]; «А ну, ничего! Еще не потеряно время…»[697] и т. п. Как пишет К. Г. Юнг, «одной из наиболее распространенных причин ‹образования комплексов› служит моральный конфликт, целиком возникающий их относительной невозможности полного самоутверждения сущности субъекта».[698]