– Как поживаешь, Джорджия?
Увидев, что ей явно не по себе, она добавила:
– Приходи в понедельник на обед к часу.
В понедельник утром, прибыв в «Ангельский отдых», Мамаша Кураж принялась утешать плакавшую Джорджию:
– Китти прекрасная девушка. И к тому же не пьяница. Она тебе что-нибудь вкусненькое приготовит. Было бы неплохо подкормиться.
– Этим утром весы показали семь стоунов и двенадцать фунтов, – сказала Джорджия.
Единственным положительным моментом оказалось похудание.
– Устрой себе веселый денек, – подбадривала Мамаша Кураж.
Если бы Джорджия ушла, Мамаша Кураж могла бы поживиться джином, да пораньше освободиться.
– Протонизируйся.
– Только с добавлением водки, – мрачно сказала Джорджия. – Вообще-то мне хотелось бы посмотреть, как «Валгалла» выглядит внутри.
– Как притон, – ответила Мамаша Кураж, доставая из буфета черную сумку для отходов. – Я не представляю, как Китти может спать там одна. Ей бы священника пригласить, чтобы освятил дом. Хотя Раннальдини симпатичное привидение. А в наблюдательной башне ему устраивает баню одна из этих джиу-джитсу.
«Интересно, а у Гая была джу-джу-джитсу в ванной с Джулией», – задумалась Джорджия.
В двадцать три года Китти Раннальдини как раз попала на половину возраста ее мужа (на лучшую половину, говорили люди, знающие их). В пригороде Лондона она провела суровое, но счастливое детство. Когда она появилась на свет, отец, начальник одной из железнодорожных станций, собирался на пенсию, а матушке, занимавшейся глажением и присмотром за чужими детьми, перевалило всего за тридцать. Каждое воскресенье Китти брали в церковь Святого Августина, где ее матушка бесплатно убиралась. И нигде так ярко не блестела бронза. Более трудолюбивая и умненькая, чем остальные детки, Китти в шестнадцать лет закончила восемь классов и сама выучилась печатать. Семья была консервативной – на памяти Китти бутылку вина открыли только один раз, когда миссис Тэтчер впервые стала премьер-министром. И Китти, следуя традиции юношества вступать в клубы и движения, присоединилась к юным консерваторам.
Там и познакомилась с банковским клерком Кейтом, с которым они обручились, когда она поступила на временную работу к Раннальдини.
Раннальдини меньше чем через неделю сообразил, что Китти прирожденная секретарша. Он как раз записывал «Риголетто», а его все отвлекали, предписания мелькали, как летучие мыши вокруг «Валгаллы». Китти каким-то образом навела порядок всего за двадцать четыре часа. Она оказалась не только пунктуальной, добросовестной, ненавязчивой и работоспособной, но и абсолютно спокойной и, терпеливо всех выслушивая, сочувствовала проблемам.
Исключительно добрая, она была очень скромна и осторожна. Решения принимались ею только после тщательного обдумывания. И потому Раннальдини не сразу удалось убедить ее остаться на постоянной службе, что означало ежедневные длительные поездки в Лондон и ухаживание матушки за больным отцом. И еще один из импульсивных актов в жизни Китти – разрыв с Кейтом и с уже овдовевшей матушкой (о чем она никогда не жалела) и переезд к Раннальдини за неделю до обручения.
Но все это не ранее, как Раннальдини пообещал, что мать получит финансовую поддержку. Финансовая поддержка оказалась достаточно скудной, и Китти приходилось исхитряться и урезать домашние расходы или тайком от Раннальдини брать машинописные работы, чтобы помочь матери.
За внешней невозмутимостью Китти скрывалась беспокойная душа неисправимого романтика. Она восхищалась людьми необузданными, поступающими по-своему, и всегда за них заступалась. Хотя ее темперамент и внешность оставляли ее позади других, всему миру могло стать известно, если что-то трогало ее сердце. Ей не было жаль всего сделанного для Раннальдини, но немногие счастливые часы она проводила ночью в постели за чтением Даниэлы Стил.
Китти чрезвычайно огорчили слухи о размолвке Гая и Джорджии. Их очевидное счастье могло вернуть ей веру в брак, разрушенную примерами из жизни Парадайза, и особенно из ее собственной.
Ведь Гай был таким добрым и заботливым, ну просто настоящий бойскаут. Примеры того, как он ее защищал на вечеринке «Кетчитыон» или в «Ангельском отдыхе», заставляли ее признавать, что он исключительный муж. Живя с Раннальдини, Китти-то знала, каково все время быть лишь чьей-то тенью. Она довольствовалась этой ролью, но тем не менее понимала, как трудно смириться с ней такому сильному и обаятельному мужчине, как Гай. Шокированная слухами о его романе, она видела, как он нуждается в моральной поддержке, и, видимо, только поэтому позволил себя соблазнить. Достаточно было вспомнить, как поступал в таких случаях Раннальдини.
Совсем недавно Гай остался в церкви после службы на дальнейшую молитву, и она обратила внимание на его дырявые башмаки. Китти почувствовала, что может его разговорить, но это была бы всего лишь жалоба с его стороны. Она не осуждала, но понимала, что Джорджия могла бы и получше за ним присматривать, и уж точно знала, на чьей бы стороне она была. А потом, встретив заплаканную Джорджию, почувствовала к ней такую жалость, что пригласила ее на обед.
Отварной цыпленок в белом соусе и жареная картошка томились в печи, сверху зеленого горошка лежала веточка мяты, а яблочный торт дожидался, чтобы его разогрели. Китти была хорошей кухаркой. «Без всяких там выкрутас, в полном смысле слова», – думала она, протирая запотевшие стекла очков, прежде чем уныло посмотреть на взмокшее лицо в зеркале.
Зазвонил телефон, и она подумала, что это Джорджия решила отказаться от приглашения. Но это был Гай:
– Китти, милая!
О, этот властный голос.
– Какая вы молодец, что пригласили на обед Джорджию, теперь я буду называть вас Молодчина. Она специально опаздывает. И вообще так несчастна, и так неправильно все воспринимает. Пожалуйста, постарайтесь ее успокоить.
Даже в этот жаркий солнечный день, несмотря на распустившийся боярышник, на яркую и высокую петрушку, достигавшую листьев больших деревьев, росших веками, «Валгалла» выглядела зловеще. Под таинственным покровом леса, большей частью вечнозеленого, в середине века дом строился как монастырь, но в эпоху Реставрации был значительно расширен. В итоге он приобрел форму буквы «Н», комнаты всех размеров и на разной высоте, низкие балочные перекрытия и дверные проемы, потрясающие любого мужчину, кроме самого Раннальдини.
Промчавшись по длинному подъездному пути и скрывшись в спасительной тени леса, Джорджия, сама того не ожидая, задрожала. Впереди, за ржавыми железными воротами, находился покрытый мхом двор. Следуя по дороге, огибавшей его северную сторону, Джорджия припарковалась у еще более древних ворот, на которых ржавыми железными буквами было написано: «Omniavincitamor»[4]. Несмотря на столь оптимистичное заявление и на очаровательную, заросшую армерией, лишайником и камнеломкой тропинку, ведущую между кустов розовых роз к входу, дом смотрел с подозрением узкими стрельчатыми глазницами окон.