Он хотел ее! А все, что он хотел, он привык получать. Но она продолжала молча вырываться, поняв, что кричать бесполезно. Она рвалась из его рук со слепым упрямством зверька, попавшего в петлю, не понимая, что чем сильнее она рвется, тем сильнее его раздражает, тем сильнее разжигает в нем злобу и желание. И эта злоба, подобно петле-удавке, все сильнее опутывает их обоих, и вырваться уже невозможно…
Пальцы его наткнулись на гладкую, прохладную поверхность шлема. Широко размахнувшись, он ударил ее шлемом по голове…
Она очнулась почти сразу, но лежала не шевелясь, закусив губы и глядя ему в лицо широко открытыми, пустыми от черноты, глазами.
Он сел, брезгливо покосился на ее бедра, блестевшие беззащитной белизной в свете зари. Теперь она вовсе не казалась такой желанной, как минуту назад. Даже не попытавшись одернуть юбку, она заговорила, еле шевеля запекшимися губами:
– Тебя же посадят, подонок… – голос ее поднимался и поднимался, по мере того, как она говорила, до крика. – Мне еще и шестнадцати не исполнилось!..
Страх начал подниматься откуда-то снизу живота, стягивая холодом внутренности, и страх вытолкнул визгливый крик:
– Заткнись, мразь!
Но она продолжала, как в бреду:
– Я все расскажу, и тебя посадят! Ты будешь ворочать тяжеленные бревна на сорокаградусном морозе, летом тебя будут жрать комары, и ты не сможешь принимать каждый день ванну! Ты будешь вонять, как десять свинарников! А каждую ночь тебя будут насиловать толстые, грязные зэки. Все знают, как в тюрьме поступают с такими, как ты…
Страх затопил чернотой все его сознание. Не помня себя, он схватил шлем и ударил ее по губам, по голове… Еще… Еще… Затравленно оглянулся. Мотоцикл! Нацедил полный шлем бензина из бака, плеснул на нее, чиркнул зажигалкой… И тут же отскочил, опаленный, затрещали волосы на голове… Она очнулась от непереносимой боли, вскочила с горящей земли страшным факелом, и крик… Крик, в котором не было ничего человеческого, раскатился над притихшим лесом.
Что было дальше, он помнил плохо. Память вернулась, когда судья произнес:
– …к десяти годам лишения свободы…
Колотясь головой о стенку тюремного вагона, он шептал:
– Дурак, кретин, идиот! Зачем ее было жечь? Побесилась, и успокоилась бы! Что бы она сделала?! Если папины деньги из-под расстрела вытащили… Страх, проклятый страх!
Рядом с Гирей на нарах сидели еще двое. Крыню Губошлеп боялся до колик в животе. Хмыря тоже все опасались. Мрачный, замкнутый верзила ни в грош не ставил зэковские порядки зоны, похоже, и жизнь свою тоже не ценил. К тому же мотал огромный срок по экономической статье. Это ж только представить, какой куш хватанул!.. Такие всегда на зонах ходили в авторитетах. Еще бы! Такой, не жалея себя, и кого другого не пожалеет…
Гиря протянул руку:
– Давай…
Покосившись на Крыню и Хмыря, Губошлеп сунул деньги в подставленную ладонь.
– Ну, я пошел? – нерешительно потоптавшись на месте, спросил он.
– Да посиди с нами, помечтаем… – Гиря подвинулся.
Губошлеп присел на нары.
– О чем мечтать-то?
– Да ты, помнится, говорил, что у тебя дружки цеховики? И камешки по настоящей цене покупают… Камешек загнать сможешь?
– Смогу, конечно… А что? Вы, никак, тут кимберлитовую трубку раскопали?..
Гиря раскрыл ладонь. В тусклом свете камень выглядел невзрачной стекляшкой. Губошлеп облизал вмиг пересохшие губы. Осторожно взял его, подошел к окну, провел по стеклу, прислушиваясь к специфическому скрипу.
– Откуда это?! Ему же в музее место… Если и не в музее, то такой камень по карману только жене Рокфеллера…
– Ты шибко-то не интересуйся. Нам его продать надо.
– Ладно. Тридцать процентов мне…
– Ишь, распарило щенка…
– Как хотите… Только, если вы попытаетесь его своим скупщикам загнать, наверняка три четверти цены потеряет. Вот и прикиньте, много ли я прошу?..
– Ладно, пойдет, – с неожиданной легкостью согласился Гиря.
Но блеск в глазах Губошлепа вдруг померк. Возвращая камень, он вздохнул:
– Только, ребята, вам придется восемь лет подождать… А может, и меньше. За хорошее поведение мне должны скинуть годика три…
– Это у кого хорошее поведение?.. – двусмысленно ухмыльнулся Гиря. – Мы, милый, ждать не можем. Понимаешь? Ну, никак невозможно подождать!
Бес, сидящий в Губошлепе снова выскочил не вовремя и не к месту:
– Ладно, давай камень, пойду вертухаям за мешок жратвы загоню…
И тут Губошлеп почувствовал, как что-то колючее уперлось под лопатку. Губы у него мгновенно отвисли, непослушный язык вывалился изо рта. Он попытался что-то сказать, но только протянул:
– А… нь-я…
Крыня ласково промурлыкал над ухом:
– Чегой-то он сильно смешливый, все шутит и шутит…
Гиря поморщился, сказал брезгливо:
– Убери заточку. Не будешь же ты его прямо здесь колоть…
– А чего с ним цацкаться? Он же видел камень, теперь нас сдаст…
– Все равно, не здесь… – мотнул головой Гиря. – В рабочей зоне лучше замочишь, или ночью, спицей в ухо…
Это спокойное обсуждение его судьбы доносилось до Губошлепа, словно сквозь вату. Он попытался подняться, но только поелозил непослушными ногами по полу. Несколько раз со стуком открыв и закрыв рот, наконец, хрипло выдавил:
– Чего вам надо?
– Чего нам надо? – Гиря смерил его насмешливым взглядом. – Прогуляешься с нами пешочком. Недалеко, всего тысченку верст, а потом покатим к твоим денежным дружкам. У Крыни два камешка. Один, поменьше, это который ты видел, другой – побольше. Так вот, маленький – вам с Хмырем, большой – нам с Крыней. Идет?
Жалко, заискивающе улыбаясь, Губошлеп попросил:
– Отпусти, Гиря, а?.. Я никому… Ни слова… Мы же вместе освобождаемся, приедете ко мне, все и обстряпаем…
Гиря с сожалением вздохнул:
– Я бы и рад посидеть, с такой заначкой можно… Да вот как Крыня? Камешки-то – его. А Крыня не может посидеть, легавые хвост прищемили, старые дела крутят… Вот и ты теперь не досидишь… Ты, шкура, завтра же побежишь к куму, нас сдавать, чтобы срок тебе скостили.
– Не побегу, Гиря! Матерью клянусь!
– Да мне-то что? Я тут сбоку припеку… Как Крыня?..
Крыня мрачно ухмыльнулся:
– Конечно, не побежишь. Ты, малый, уже отбегался…
Из глаз Губошлепа текли слезы, мокрые, слюнявые губы противно тряслись и подергивались. Гиря с любопытством смотрел на него. В который раз подивился; и почему люди обычно выделяют его, Гирю? Вот и сейчас, заточка у Крыни, а упрашивает и унижается Губошлеп перед ним, Гирей. Учесть это надо. В дальнейшей игре, которую задумал Гиря, надо как-то отодвинуться, уступить первенство Крыне, пусть все думают, что он главный организатор.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});