дружку и, давая выход эмоциям, то и дело взрывались заливистым смехом. Девушки являли собой прелестнейшее зрелище. Выплыла
Madame Mère, поприветствовала сестер Тальбот и удалилась составить компанию миссис Сноудон, чтобы дочь и ее подружки вволю посплетничали.
– Ах, душенька Октавия, я уже думала, что мы до тебя сегодня не доберемся! Папа устроил один из скучнейших ужинов, и мы должны были присутствовать! – воскликнула Роза, резвая сестричка. Расправив складки своего очаровательного платья, она стала бабочкой порхать по комнате, то и дело поглядывая в зеркало.
– Мы были так польщены твоим приглашением, так рады!.. Нам ужас до чего хотелось в гости, тем более что мы с тобой, дорогая, не виделись целую вечность, – добавила Бланш, сестра меланхоличная, приглаживая белокурые локоны после очередного пылкого объятия.
– К сожалению, Ульстеры не смогут провести с нами Рождество, так что из джентльменов здесь только Джаспер, Фрэнк Эннон и майор. Печально, не так ли? – произнесла Октавия, скроив унылую мину, что вызвало новый взрыв смеха.
– По одному для каждой из нас, душенька. Могло быть хуже, – заключила Роза, втайне уже настроенная завоевать сэра Джаспера.
– А где твой кузен? – спросила Бланш со вздохом сентиментального участия.
– Здесь, конечно. Я забыла упомянуть о нем, ведь он все равно не считается кавалером, как вы и сами знаете. Мы должны развлекать Мориса вместо того, чтобы ждать, пока он развлечет нас.
– Надеюсь, ему лучше? – в один голос спросили сестры Тальбот, являя искренний интерес, и в их юных личиках засияло участие, свойственное взрослым женщинам.
– Лучше, и даже появилась надежда на полное выздоровление. По крайней мере, так теперь говорят доктора, хотя доктор Эшли уверял, что шансов нет.
– Ах, боже мой! Мы увидим его, Тавия?
– Разумеется. Он будет появляться по вечерам – сейчас более, чем когда-либо Морису приятно быть в обществе. Очень прошу вас, не замечайте его увечья и не расспрашивайте о самочувствии. Позволителен только один вопрос: «Как поживаете?» Морис – человек ранимый, ему претят участие и забота, превосходящие те, в которых он действительно нуждается.
– Какое упоение, должно быть, ухаживать за мистером Трехерном, ведь он так щедро одарен природой и так мил. Я завидую тебе, Тавия, – мечтательно протянула Бланш.
– Сэр Джаспер сказал нам, что приглашены генерал Сноудон с женой. Надеюсь, они приедут, потому что мне ужасно любопытно взглянуть на нее… – начала Роза.
– Тише! Она уже здесь, с ней сейчас матушка. А почему любопытно? Что за загадочный вид, Роза, в чем интрига? – прошептала Октавия.
Две прелестные головки склонились, внимая Розе.
– Если бы я знала, я бы не любопытствовала. Говорят, она вышла за старика-генерала, чтобы досадить кому-то, и теперь несчастна. Я спрашивала маменьку, но она сказала, что подобные сплетни не для девичьих ушей – и больше я не вытянула из нее ни словечка. N’importe[28], я и сама умом не обижена, докопаюсь до истины… Ой, джентльмены идут! Посмотрите скорее, в порядке ли мой туалет?
Барышни оглядели друг дружку быстро, однако внимательно (ничто не могло укрыться от их глаз), после чего образовали изысканную трехфигурную композицию и стали ждать, трепеща юными сердечками. Появились джентльмены, и тотчас новая атмосфера воцарилась в гостиной, ибо уже первые произнесенные слова дали начало сразу нескольким романам. Сэром Джаспером завладела Роза, Бланш настроилась на Мориса Трехерна, но была перехвачена Энноном, и сей неожиданный демарш избавил Октавию от необходимости вымучивать симпатию к претенденту на свою руку.
«Он сердится и хочет досадить мне, любезничая с Бланш. Хорошо бы у них сладилось, тогда он оставил бы меня в покое. Меня ждет бедный Морис, и я рвусь к нему, а должна повиноваться матушке…»
С этой мыслью Октавия присоединилась к кружку, который включал миссис Сноудон, ее мужа и майора Ройстона. Две молодые парочки флиртовали в разных уголках гостиной, а Трехерн сидел один, наблюдал за происходящим своими проницательными глазами, которые словно видели людей насквозь, прочитывали тайные желания, надежды и страхи, ими управляющие. Когда Трехерн перевел взгляд с открытого личика Октавии на лицо миссис Сноудон, омраченное бурей подспудных чувств, некая эмоция отразилась на его собственном лице. Трехерн подпер щеку ладонью и впал в глубокую задумчивость, ибо для него наступил один из тех судьбоносных моментов, которые в свой черед постигают всякого и способны спасти жизнь – либо испортить ее. Такие моменты всегда нежданны – случайная встреча, особое настроение, житейский пустяк или необдуманное слово могут стать их причиной. Всегда они минуют прежде, чем человек успеет опомниться, и всегда оставляют специфический эффект, дабы показать нам, что именно мы получили либо утратили. Трехерн понимал, что события текущего часа возымеют особое влияние на его жизнь. Два гения, мнилось ему – добрый и злой, – явились в обличии двух женщин. Эдит Сноудон уже испытала на нем свои чары, и тогда его спасла случайность. Октавия же по наитию находила в его разуме и сердце все, что было там лучшего, благороднейшего – и побуждала это лучшее расти и развиваться. Год, проведенный с Октавией, очень много дал Трехерну. Теперь он чувствовал к кузине обожание вперемешку с благоговением и благодарностью. Он знал, почему приехала Эдит Сноудон, подозревал, что прежнее увлечение не утратило своего шарма, и, хотя страх был ему неведом, отнюдь не испытывал удовольствия при виде этой прекрасной и опасной женщины. С другой стороны, он заметил, что тетушка велела дочери избегать его и улыбаться Эннону. Будучи калекой без гроша, Трехерн признавал, что не имеет права влюбить в себя это юное существо, и его сердце терзали муки ревности.
И вдруг он словно воспрянул – к нему пришло ощущение собственного могущества. Беспомощный и жалкий, Морис Трехерн отдавал себе отчет в том, что держит в кулаке честь, спокойствие и счастье едва ли не всех присутствующих. Для человека, который был вынужден подавлять свои любовь и власть, которому были заказаны самые волнующие дела, искушение представлялось сильнейшим. Несколько слов – и всеобщая к нему жалость обратится в страх, уважение и восхищение. Почему бы не произнести эти слова, почему бы не собрать с них урожай? Морис ничем не обязан семейству Трехернов, так чего ради он терпит несправедливость, тяготится зависимым положением и состраданием, которое всего больнее ранит гордые души? Богатство, любовь, удовольствия будут принадлежать ему, и очень скоро. Почему не закрепить их за собой прямо сейчас?
Бледное лицо покрылось румянцем, в глазах загорелся огонь, тонкая рука стиснула колено, будто клещами. Взгляд, брошенный на Мориса в эту секунду, слово, ему сказанное, могли лечь на ту или иную чашу весов; он