никогда не придется упрекать себя за бесчувственность по отношению к своему отцу. Единственное, что я унаследовал от родителей, — это верность памяти моей несчастной матери. Вы знаете, она ждала, когда он вернется из партизан, все отдавала мне в трудные военные годы, а что сделал этой герой, вернувшись? Бросил ее, прельстившись шелковым бельишком балерины. И вы упрекаете меня в безразличии? Разумеется, после такого детства и после такой молодости мне не хватало еще только этого — носить на себе клеймо: сын преступника! Мои побуждения вполне естественны!
А д а м. Разумеется! Все, что тут происходит, тоже вполне естественно! Ничего другого я не хотел сказать, мой молодой друг, ничего другого. И именно поэтому все так чертовски запутано. И все происшедшее между вами и вашим отцом и то, что мы оказались перед этой дверью именно в этот воскресный вечер, чтобы услышать сообщение: кто-то умирает, кто-то умер!
И в а н. Простите, у меня не хватает терпения следить за вашими рассуждениями. Я от товарища директора узнал то единственное, что интересовало меня. Теперь я спокоен. И в конце концов, я должен думать о себе! (Председателю домового совета.) Скажите моему отцу: если я ему понадоблюсь, я к его услугам. Разумеется, я буду против того, чтобы его супругу хоронили в могиле моей матери, а если в газетах будет сообщение о смерти, посоветуйте, товарищ Председатель, чтобы мое имя не упоминалось. Это все! Спасибо вам, товарищ директор, еще раз спасибо! Спокойной ночи! (Уходит.)
А д а м. Чего только человек не делает, чтобы сохранить свои истины! Это вполне естественно! Кстати, об относительности истин и иллюзиях! Не странно ли, что ты, Петр, тираду этого юноши выслушал молча, словно в рот воды набрал.
П е т р. Почему ты сегодня провоцируешь меня? Разыгрываешь роль моей совести? Юноша был прав, все логично, так построена его жизнь, что поделаешь? Похоже, Бартол в десять раз тактичнее тебя.
А д а м. Бартол всю жизнь посвятил тому, чтобы спасать иллюзии и фантастические миры людей, которых он любил. Он взваливал на себя вину других, чуть ли не целого света, только бы уберечь мир любимых им людей. Поддержать в них иллюзии, без которых они не могли бы жить.
П е т р. Нечего мне растолковывать, что Бартол — хороший человек. Я иду иным шагом и никогда не понимал подобного самаритянства. Поддерживать в людях иллюзии. — значит самому рано или поздно сделаться жертвой этих иллюзий.
А д а м. Что ж, он не широко шагает — от человека к человеку, а твои шаги… Но оставим это. Возможно, ты прав: кажется, Бартол лгал сознательно и тем сделал мир своего собственного сына и его иллюзии более прочными. Это единственный трофей Бартола. С Верой у него получилось не так удачно.
П р е д с е д а т е л ь д о м о в о г о с о в е т а. Не пойму, о чем говорят здесь. Во всяком случае, мне кажется, извините, товарищ, что эти, как бы сказать, рассуждения об истине и иллюзиях не основаны на здравом материалистическом, а стало быть, прогрессивном общественном фундаменте. Извините, недавно у нас на фабрике читали курс, как бы сказать, философии. О релятивизме, о пережитках буржуазного скептицизма и так далее. Товарищ директор, конечно, прав. Сын товарища Бартола говорил весьма логично, и я его понимаю. В конце концов, мать есть мать — и при социализме тоже.
А д а м. А я утверждаю, что это вполне естественно. Вполне! Я тоже был знаком с первой женой Бартола. Не так хорошо, как ты, Петр, но все же знаком. И мне известны обстоятельства ее жизни с Бартолом, я знаю, как относился Бартол к сыну, и некоторые из этих фактов дают мне право полагать, что все логичное для вас абсолютно абсурдно. Но и абсурд — естественное явление.
П е т р. Сегодня ты необыкновенно мудр, Адам. Говоришь, словно по книге читаешь. Может быть, тебе известно, сколько мне еще придется ждать?
А д а м. Во всяком случае, дольше, чем мне. Я опоздал встретить Еву у концертного зала и именно поэтому не хотел бы, чтобы она пришла в пустую квартиру. Она этого не любит, она боится темноты, а это для меня вполне основательная причина поспешить домой. Ведь и я из тех, кто идет не очень крупным шагом. (Встает.) Ты, Петр, еще останешься, очевидно, ты не случайно попал сюда. Да, дорогой мой Председатель, так именно обстоят дела. Вы справедливо ополчаетесь на мелкие истины и иллюзии, с которыми мы живем, и с ними не так уж все просто. Например: пятнадцать лет назад, в тот вечер, когда женщина, которая сейчас умирает тут, за стеной, последний раз танцевала в театре, я оказался на спектакле. Она была великой балериной. И перед нею было блестящее будущее. Конечно, Бартол тоже был в театре — тот самый Бартол, который после крушения своего первого брака наконец-то встретил женщину, вместе с которой он мог мечтать о будущем! Великий мечтатель Бартол! Не знаю, что с ней произошло в тот вечер, но она танцевала ужасно! Делала ошибку за ошибкой! Ее освистали! Я возвращался из театра в одном вагоне с ними. Это был последний трамвай! И в то время как Бартол, абсолютно трезвый, покупал трамвайные билеты, она, у него за спиной, вероятно под влиянием своего провала, бросилась из мчавшегося трамвая! Вот как выглядит истина! Я своими глазами видел. Вы, конечно, удивитесь, но Бартол потом убеждал меня, что он ее толкнул, что она в тот вечер танцевала феноменально. И эти истины вам известны, о них знает весь город и, разумеется, весь дом.
П р е д с е д а т е л ь д о м о в о г о с о в е т а. Хорошо, но теперь я ничего не понимаю.
А д а м. Люди живут не для того, чтобы их другие понимали. Спокойной ночи всем! (Уходит со сцены не через дверь, а прямо на затемненный просцениум и садится на стул, который с начала третьей картины остается на том же месте, что и в прологе.)
Адам неподвижен, он почти отвернулся от сцены, на которой продолжает развиваться действие. На коленях у Адама опять его открытый блокнот.
П е т р (после длинной паузы). Ты, Юрица, тоже можешь уйти. Возьми мою машину, она стоит у дома. Мой разговор с Финком тебя не касается.
Ю р и ц а. Но ты ведь спросишь у него, где девушка?
П е т р. И о других вещах.
Ю р и ц а. Я остаюсь, чтобы услышать ответ на этот вопрос.
П р е д с е д а т е л ь д о м о в о г о с о в е т а. Знаете, товарищ директор, ваш друг мне что-то не нравится. Какой-то подозрительный интеллигент, смутьян. Люди, подобные ему, вечно что-то извращают, все ставят с ног на голову, готовы наговорить такого, что сам черт ногу сломит. Будто бы жизнь и без того недостаточно запутана. Поспокойнее бы прожить два оставшихся месяца,