— Да, и очень жарко днем, — ответил тот. — Там, где воздух разрежен, солнце сильно палит, а в горах всегда ветер. Днем земля здесь накаляется, как на планете, лишенной атмосферы. В полдень здесь, должно быть, не меньше ста сорока — ста пятидесяти градусов, а ночью очень холодно.
Вскоре они убедились в этом. Еще до наступления ночи Хайгенс разжег костер. Температура упала ниже нуля, и можно было спокойно спать, не опасаясь ночных гостей. К утру люди совершенно закоченели, но медведи спокойно храпели, и когда Хайгенс поднял их, бодро двигались вперед. Казалось, они наслаждались утренним морозом. Ситка и Сурду развеселились и начали бороться, награждая друг друга тумаками, которые могли бы размозжить человеку голову. Наджет так внимательно следил за ними, что от возбуждения даже чихнул. Во взгляде Фаро Нелл мелькнуло чисто женское осуждение.
Они пошли дальше. Семпер стал каким-то вялым. После каждого полета он отдыхал на тюке, что лежал на спине Ситки. Он сидел на самом верху и оттуда обозревал ландшафт, который все время менялся. Зеленые заросли перешли в унылую пустыню. Семпер сидел с важным видом и упорно не желал летать. Парящие птицы не любят летать, когда нет ветра, который создает воздушные потоки, облегчающие движение.
Хайгенс показал Роуну на увеличенном стереоснимке маршрут, по которому они шли, и место, откуда подавались сигналы бедствия.
— Вы все это мне объясняете, на случай если с вами что-нибудь произойдет? — спросил Роун. — Может быть, это и имеет смысл, но как я смогу помочь тем людям, даже если доберусь до них?
— Вам смогут пригодиться ваши познания о сфиксах, — ответил Хайгенс, — и медведи будут вам хорошими помощниками. На станции я оставил записку. Всякий, кто приземлится на посадочном поле — ведь сигнальные огни включены, — найдет указания, как добраться до нас.
Роун брел рядом с Хайгенсом, с трудом поспевая за ним. Узкая зеленая полоса осталась позади, и они шагали по мелкому песку.
— Послушайте! — сказал Роун. — Меня интересует одна вещь. Вы сказали, что вас считают похитителем медведей на вашей родной планете, и вы сами сознались, что это — ложь, которую вы придумали, чтобы спасти своих друзей от преследования Колониальной службы. Сейчас вы каждую минуту рискуете жизнью. Вы пошли на большой риск, оставив меня в живых. Теперь вы рискуете еще больше, отправляясь на поиски людей, которые смогут подтвердить, что вы преступник. Для чего вы все это делаете?
Хайгенс усмехнулся.
— Потому что я не люблю роботов. Мне противно думать о том, что они командуют людьми.
— Ну и что из этого следует? — нетерпеливо спросил Роун. — Не понимаю, почему ваша неприязнь к роботам могла толкнуть вас на преступление. Тем более что это неправда. Люди не подчиняются роботам.
— Нет, подчиняются, — упрямо повторил Хайгенс. — Я, конечно, человек с причудами, но я счастлив, что могу жить на этой планете по-человечески: ходить куда хочу и делать все, что мне нравится. Медведи — мои друзья и помощники. Скажите честно, Роун, если бы попытка создать здесь колонию роботов не потерпела неудачу, разве люди могли бы жить здесь так, как им хочется? Едва ли. Они бы строили свою жизнь под диктовку роботов. Они вынуждены были бы вечно находиться за заборами, которые построили роботы; они всегда ели бы только то, что им приготовят роботы. Человек не может даже подвинуть кровать поближе к окну, потому что роботы, занимающиеся домашней работой, перестанут действовать. Роботы хорошо обслуживают людей, как им и положено это делать, но за это людям больше ничего не остается, как служить роботам!
Роун покачал головой.
— Ну что ж! Пока люди пользуются услугами роботов, они должны довольствоваться тем, что роботы могут им дать. А если вы не хотите принимать их услуги…
— Я хочу решать сам, а не ограничиваться тем, что мне предлагают, — возразил Хайгенс. — На моей родной планете мы почти добились этого с помощью оружия и собак. Потом мы начали приручать медведей, которые частично избавили нас от услуг роботов. Но сейчас, когда появилась угроза перенаселения, когда не хватает места даже для людей, не то что для медведей и собак, человек все больше и больше попадает во власть роботов. Он вынужден пользоваться тем, что ему может дать цивилизация роботов. Чем больше мы зависим от них, тем больше ограничен наш выбор. Мы не хотим, чтобы наши дети зависели от этих машин и страдали из-за того, что роботы не могут обеспечить их всем необходимым. Мы хотим, чтобы они выросли полноценными мужчинами и женщинами, а не проклятыми автоматами, у которых в жизни одна цель — управлять роботами и постоянный страх, что без роботов они не смогут существовать. Вы считаете, что все это не похоже на подчинение роботам?
— Ваши доводы чисто субъективны, — не соглашался Роун. — Не все же чувствуют так, как вы.
— А я чувствую именно так, — сказал Хайгенс. — И не только я. Наша галактика велика, и в ней много неожиданного. Можно с уверенностью сказать, что роботы — и человек, который зависит от них, — совершенно не подготовлены к столкновению с непредвиденными обстоятельствами и им не под силу будет справиться с ними. Нам еще понадобятся люди, которые смогут преодолеть любые препятствия. На моей планете многие просили разрешить им колонизацию Лорена Второго. Нам было отказано. Считалось, что это слишком опасно. Но люди, если они настоящие люди, могут освоить любую планету. Я поселился здесь для того, чтобы изучить условия местной жизни. Особенно меня интересуют сфиксы. Еще раз добиваться разрешения мы собирались уже после того, как у нас будут доказательства, что можно справиться даже с этими чудовищами. Я уже добился кое-каких успехов, а в это самое время Колониальная служба дала разрешение на создание колонии роботов. Где же эта колония?
Роун не сдавался:
— Вы выбрали неверный путь, Хайгенс. То, что вы делаете, незаконно. Ваш исследовательский пыл, конечно, не может не вызывать восхищения, но, к сожалению, он направлен не туда, куда нужно. Я хорошо понимаю, что именно такие пионеры, как вы, впервые покинули Землю и отправились к звездам. Однако…
Сурду вдруг встал на задние лапы и стал принюхиваться. Хайгенс придвинул к себе ружье, а Роун даже снял предохранитель, но тревога оказалась ложной. Все было тихо.
— Собственно говоря, — продолжал Роун раздраженно, — вы говорите о свободе и равенстве, то есть о вещах, которые многие считают областью политики. Вы утверждаете, что это больше, чем политика. Принципиально я с вами согласен, но у вас все это звучит как какой-то религиозный выверт.
— Самоуважение, — поправил его Хайгенс.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});