Солнце беззаботно катилось по ярко-синему небу. Лёгкий ветерок нежно, как волосы любимой, перебирал тонкие былинки. Воздух был пропитан запахом нагретой травы; от реки временами тянуло желанной свежестью. Где-то рядом купали коней. День стоял великолепный.
Хайнц подвозил мне на тачке очищенный от раствора кирпич, аккуратно складывал его штабелем. Как снаряды, мелькнула незваная мысль. Я прослыл мастером на все руки, и почти священнодействовал.
Осколки раствора и прочий строительный мусор с берега реки вывозился и сбрасывался в небольшой овраг, дабы выровнять рельеф местности.
Наш Макс сидел на чурке и в глубокой задумчивости грыз стебелёк клевера. Он смотрел на сверкающую гладь реки и ничего не видел. Неожиданно для самого себя я бросил кирку и решительно направился прямиком к нему. Макс встрепенулся, вскинул винтовку. С такой винтовкой только коров пасти, презрительно подумал я. Они устарели ещё в Первую мировую. Но Макс вряд ли об этом знал.
– Стой там! Что хотел? – строго спросил он. Строгость настолько ему не шла, что я чуть не рассмеялся. Но покорно остановился: правило есть правило.
– Я хочу помогать фройляйн. И знать её имя, – старательно выговорил я.
–Кому помогать, что ты городишь? – не понял Макс.
– У неё есть сын. Я хочу помогать. И знать имя, – твёрдо заявил я.
– Не положено, – отрезал Макс. – Иди работай.
Опять это ненавистное «не положено»! В бессильной злобе я отвернулся. Потом понуро поплёлся к зародышу моста. На полпути какая-то сила остановила меня и заставила порывисто обернуться.
– Пожалуйста! – в отчаянии крикнул я ему. – Я работать две смены! Я сделать вам водопровод… Хороший водопровод в саду! И фонтан!
– Да не знаю я её! – взмолился Макс. – Откуда мне знать? И какой тебе водопровод с фонтаном? – нараспев запричитал Макс. – Мало тебе работы, что ли? Этот немец точно свихнулся! Отвечай потом за тебя! Всё, капут! Стройся!
Последние слова он выкрикнул даже с обидой. Военнопленные поспешно построились в шеренгу. В строю я едва сдерживал слёзы.
…Мы с воплями попрыгали в воды Алея. Совсем близко из прогретой воды вынырнула чья-то голова и энергично отфыркалась. Детцель (это был он) по-собачьи разбрасывал брызги. Я не выдержал и засмеялся. А эта бестия, обдав меня водой, крикнула:
– Бетроген! Что, мёрзнешь в сибирском плену?!
И все загоготали, вспомнив дурацкие листовки про сибирский плен. Но каждый во всякую свою свободную минутку представлял себе в красках своих родных и то, как он едет домой. Вот он поднимается в вагон в Барнауле, вот – сходит на перрон, скажем, во Франкфурте-на-Майне. Вот входит в свой дом. А потом… и так далее.
И только меня с некоторых пор занимали совсем другие вопросы. Мысли о милой, далёкой Германии скребли душу, от тоски в груди ломило. Но я вспоминал о Германии, как об умершей возлюбленной. Так оно, собственно говоря, и было…
Рано или поздно меня вышлют отсюда. И я вернусь в числе последних.
В бараке я дотащился до своей койки и бросился на неё, как в омут. Настроение было препаршивое. Бьюсь головой, как о каменную стену, об это поганое «не положено»! Какое мерзкое слово! Рано или поздно меня депортируют отсюда. До того я должен увидеть её во что бы то ни стало. И ещё кое-что сделать.
Полная луна запуталась в верхушках деревьев, почерневших от ночи. Невозмутимо мерцая, свысока смотрели на нас звёзды. А в нашем жалком бараке в скупых лучах одинокой лампочки грелся длинный обеденный стол. По нему парни усердно стучали костями. Они играли в домино и радостно гоготали, – послезавтра отходил их поезд в милую Германию, и мыслями они были уже на перроне.
Я накрылся с головой, чтобы не слышать этих гогочущих гусаков.
– Эх, скорей бы домой… во сколько, ты говоришь, поезд? – спросил кто-то. Кажется, Франц.
– В шесть! Господи, я не верю, что скоро буду дома! Не поверю, пока не сяду в вагон! Нет! Пока не сойду в Берлине! – затараторил чей-то певучий тенор.
– Успокойся, истеричка, ты заставляешь меня нервничать! – пророкотал Детцель своим хорошо темперированным баритоном. – Скажи, ты уложил свой дорожный несессер из кожи телёнка? Да не забудь положить зубную щётку и дюжину шёлковых ночных рубашек!
Они загоготали так, что затрясся весь барак. Раздались чьи-то тяжёлые шаги. Смех замолк.
– Вольно, почти свободные немецкие граждане! – расслышал я чуть надтреснутый тенор Макса. – Где молодость ваша немецкая?
В бараке повисла недоумённая тишина. Детцель, догадавшись, кивнул на мою койку. Макс тяжело протопал через весь барак, отдёрнул мою рогожку и крикнул:
– Вставай, Молодой! Тут такое дело… В общем, аккурат через неделю твой поезд! Поедешь в Германию! К Кларе своей. Карл!
Максу очень понравилась его шутка, но он сдержался. С торжественным видом он потряс перед моим носом какой-то бумажкой:
– Видишь, бумагу тебе выправили. На Берлин. Собирайся!
Эта весть пронзила меня, как мечом. Я подпрыгнул на койке, как ошпаренный кот.
– Как?!– вырвалось у меня.
Улыбка наконец расплылась по лицу Макса, как круги на воде от брошенного мальчишкой камешка.
– А что, тебе у нас понравилось?! – расхохотался Макс. – Так ты оставайся! – предложил он. – Будешь у нас тут золотых дел мастер. Зайдёшь ко мне сейчас.
Последние слова он произнёс очень тихо, так, чтобы услышал только я. Значит, есть какая-то работа для меня, что-то в ремонт.
Макс ушёл. А я остался лежать, словно камнем, придавленный к нарам этим известием. Ни одна живая душа в Германии не ищет Югенда Бетрогена! А Ганса Гравера больше нет… Значит, меня выдворяет сам Советский Союз! Значит, это подсуетился сам Макс. Он хотел, как лучше… Помочь мне хотел. Но у меня тут ещё одно дело… не закончено. Он-то не знает! Да и в Дрездене меня никто не ждёт. Куда, к кому мне ехать, о Господи? У меня и дома-то, наверное, теперь нет – после таких-то бомбёжек!
Я должен задержаться в Союзе, чего бы это мне ни стоило!
Я вскочил и помчался к Максу сломя голову.
II
Слава обо мне как о чудесном механике с быстротой молнии разнеслась по всему городу, и жители понесли мне свои самовары и прочую утварь. Я с удовольствием всё чинил. Поначалу я не хотел брать с них деньги, но потом задумал одну штуку, и деньги мне потребовались позарез. Однажды сломался трактор на молочной ферме, – и это в разгар страды! Я срочно отбыл на ферму в сопровождении Макса. Постепенно, с молчаливого согласия лагерного начальства, я стал делать ремонт на дому. Не всегда было удобно пригонять технику в наш барачный двор.