Это открытие, правда, никак ему не помогло. Кимыч не помнил, где жил, не помнил родных, но почему-то очень хорошо помнил школу. В сорок первом там оборудовали госпиталь. Когда Кимыч пришел в себя после так называемой смерти, то обнаружил, что как раз в школе и находится…
Ему все же повезло. В здании был свой школьный, Демидыч. Он-то и объяснил, что к чему, выходив новичка. Хотя окончательно все расставил на свои места только кладбищенский философ Мефодьич. С ним Кимыч сдружился потом, через много лет. Впрочем, «много лет» для Кимыча перестало что-то значить. Время — оно для людей, не для домовых. Для них существует разве что время года.
У человека есть физическое тело, рассказывал Мефодьич, есть душа и есть ментальное тело. Это то, что человек сам про себя думает. Так вот, душа по окончании жизни отходит, с физическим телом понятно, что случается, а вот с ментальным все сложно. Оно может еще какое-то время протянуть отдельно, если в нем живет страсть или идея. Хотя бы чувство долга или служение, как у Евграфыча. Раньше домовыми как становились? Предков своих люди хоронили у дома, чтобы те помогали, защищали от бед. Предки отзывались. Только не души их, которые суть понятие неземное, эфемерное, а личности. Личность, она после жизни уже не нужна. От души она отваливается, как первая ступень у ракеты при взлете. Личности предков, их ментальные тела и поселялись в доме как его невидимые хранители. Это сейчас даже на улице или где-нибудь в коллекторе выживешь — не гостиница, конечно, но все равно. А раньше без дома было вообще никак. Может, даже в пещерах жили свои пещерные — и не только люди, разумеется.
Но опять же не каждый так может. Должна быть очень сильная тяга к чему-то. Дело, к примеру, незаконченное. Или сильная любовь к живым, что не отпускает. У Кимыча такая страсть была: очень хотел на фронт. Не просто воевать, он и стрелял-то лишь в тире. Просто хотел пользу приносить и думал, что на войне от него была бы самая большая польза как от бойца. Вот эта страсть и не дала ментальному телу просто так рассеяться в пространстве. Но теперь-то что, какой из него боец?
Зато в школе был госпиталь, и Кимыч начал смотреть за ним. Следил за хозяйством, бинтами, медикаментами. Его наставник Демидыч подался в город из деревни, а потому как был деревенский домовой, знал всякие заговоры — у бабок подслушивал. Иногда он раненым этими заговорами тоже помогал. Ну, и Кимыч, глядя на него, ко многому приучился. А после войны Демидыча опять потянуло в родные края, и он ушел в новую сельскую школу, передав дела и обучив молодого коллегу премудростям. Так Кимыч стал полноценным школьным.
Теперь же он сидел на ящике, попивал травяной чай и слушал, как добродушно спорят за жизнь Евграфыч с Мефодьичем.
Музейный вдруг осекся:
— Не пора еще?..
— Не, — сказал Мефодьич, — на часы глянь.
Часы у него в норе тоже висели старые, с кукушкой, но не простые, а зачарованные. Показывали не всякое время, а только нужное. Как это определить по стрелкам, знал один Мефодьич. Евграфыч из уважения глянул на колдовской хронометр и даже кивнул, будто что-то понял. Но разговор заглох. Некоторое время было слышно только потрескивание огня в камине. Кимыч обратил внимание, что заветные часы не тикают.
Тогда он решился сам нарушить молчание.
— Я вот тут подумал…
— Чего? — откликнулся Мефодьич.
— Вот домовой… Он же в доме как бы потусторонний завхоз.
— Хорошо сказал, — вставил Евграфыч.
— Но у нас в школе, к примеру, над завхозом есть директор. Потому что школа — это же не только хозяйство. Как музей или вот даже как кладбище. Так вот, а ведь город тоже больше, чем просто дома!
— Системно мыслишь, — одобрил, пыхнув трубочкой, Мефодьич.
— Я и говорю, за городом же тоже кто-то должен приглядывать, как за домом. За всем сразу. Значит, должен быть городской. А он есть?
— Сложный вопрос, — задумчиво высказался хозяин норы.
Дело в том, что это люди — коллективные существа, а домовые вовсе нет. Каждый из них сам по себе, многие ничего дальше своего хозяйства и знать не хотят. Но человеческое они все-таки не забывают. Случается у них и настоящая дружба, как у Евграфыча с Мефодьичем. А Кимыч любил чему-нибудь учиться, недаром был школьным, поэтому всегда тянулся к более опытным, кто мог подсказать или просто рассказать нечто интересное. Да и общительность у него была выше, чем у среднего домового, все-таки молод еще. Так они втроем и подружились. Но что эрудированный Мефодьич многого не знал за пределами своей норы и своего кладбища и даже не интересовался, в том не было ничего удивительного.
— Это еще ладно, — продолжил Кимыч, — но ведь и городов много. Значит, скажем, и по области, и по стране кто-то должен быть, чтобы за всем присматривать.
— Ага, — сказал Евграфыч, — по стране — губернатор, а по области — президент. Или наоборот.
И усмехнулся, будто старый разорванный ботинок показал гвозди.
— Да ну тебя! — вступился из кресла-качалки хозяин норы. — Президент, он среди людей. В Кремле же вон комендант есть, и что, думаешь, домового нет?
— Там не домовой, там кремлевский, — заспорил Евграфыч.
— А неважно!
— Погодите, — вмешался Кимыч. — Я не про то. Если должен быть в каждом городе городской, то, наверное, может быть и какой-нибудь всероссийский…
— …староста! — ехидно вставил Евграфыч.
Но Кимыч пропустил это мимо ушей, увлеченный своей идеей:
— Опять же не только ведь у нас живут домовые. Значит, есть какой-нибудь главный британский, испанский, французский и все такое прочее. И, получается, может быть и планетарный… или всепланетный.
— Эк тебя понесло, — сказал Евграфыч. — Хотя как проверишь?
— Тут мы похожи на людей, — изрек со своего кресла Мефодьич. — Сами не знаем, кто нами управляет. Все живут, думают, будто они совершенно свободны, а на самом деле…
— Типун тебе на язык, — одернул Евграфыч. — Я даже знаю, как это называется, хотя книжек не читаю. Теория заговора! Тебе-то не один ли хрен, пардон меня? Даже в том, ради чего мы сегодня тут собрались, никакой городской или планетарный не помогут. Есть они, нет их — какая разница? Жаловаться все равно некому. Все приходится самим.
— Да уж… — изрек Мефодьич, — однако пора!
Кимыч тут же посмотрел на зачарованные часы. Там вроде бы ничего не изменилось. Ну, может, стрелка немного подвинулась. Но чутье Мефодьича никогда не подводило.
— Наконец-то! — оживился Евграфыч. — Я-то думал, может, вообще не придут.
— Придут, — ответил Мефодьич, — никуда не денутся.
— Еще как денутся, — усмехнулся Евграфыч, — после сегодняшнего! Ну-ка, достаем амуницию!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});