Шелестел ветер в кронах, покрикивали вороны и чайки. Заходящее солнце красило в розоватый цвет тропинки, клумбы и надгробия. Старый асфальт под ногами, казалось, тоже давно отжил свое. То здесь, то там попадались выбоины, словно кто-то подверг его бомбардировке. Кимыч обходил эти ямы не спеша, попутно разглядывая особенно примечательные могилы. Иногда по ночам в школе он забирался куда-нибудь, где есть телевизор. И однажды увидел там, как выглядело кладбище где-то в Америке: ровные вереницы одинаковых серых камней. Кимычу это показалось невероятно скучным. Да и попробуй там найди нужную могилу, если все одинаковое.
Здешнее кладбище было старым, хоронили на нем теперь нечасто, если только чьего-нибудь очень близкого родственника. Большинство памятников поставили давно, тогда их тоже делали почти одинаковыми — крашеные сварные коробки. Железо ржавело, краска отваливалась, и если за памятником не ухаживали, тот приобретал вид совсем унылый.
Но самыми грустными были заросшие деревцами холмики, что прятали в сухой траве табличку со стершимся именем и датами жизни. К ним не приходил никто и никогда с момента, как гроб опустили в землю. Живущий здесь Мефодьич все равно старался их как-то обиходить, даже по мере сил обновлял надписи на табличках. Но многие исчезли задолго до того, как он тут поселился. Да и вообще, сколько он мог один? Человек — и тот один не может ни черта, вычитал Кимыч у Хемингуэя в школьной библиотеке. Что тогда ждать от Мефодьича? Вот и сегодня ему помощь нужна…
Кварталы заросли соснами, вербой и редкими березами. Даже в солнечную погоду здесь царил сумрак. Кимыч замечал, что многие памятники все-таки новые, из гранита или мрамора. На таких плитах нередко уже значились не одна, а две фамилии.
Потом он увидел развороченный крест. Такие кресты из нержавейки одно время ставили сплошь и рядом, заменяя прежние надгробия. Затем перешли на каменные памятники, и не в последнюю очередь из-за воров. Этот украсть не смогли, слишком хорошо был вкопан. Но старались: крест больше напоминал абстрактную скульптуру. Кимыч даже сбавил шаг, когда проходил мимо.
До жилища Мефодьича оставалось недалеко. Вскоре Кимыч увидел и дымок.
Могло показаться, будто тлеет куча сухой травы на участке, не занятом могилами. В том и состоял расчет. На самом деле это было «небольшое жульство», как сказал бы Евграфыч. В куче прятался дымоход землянки. Правда, Кимыч именовал землянку не иначе как норой и вспоминал начало книжки, прочитанной в школьной библиотеке: «В земле была нора, а в ней жил да был хоббит…». Книжку он, бывало, периодически утаскивал из библиотеки в свою подвальную каптерку и по ночам перечитывал любимые страницы.
Когда гость спустился вниз, то обнаружил всех в сборе. Все — это Евграфыч и, конечно, сам хозяин, Мефодьич. Его обитель изнутри выглядела как нечто среднее между той самой норой хоббита и блиндажом, оставшимся с Великой Отечественной. Здесь даже имелась лампа из снарядной гильзы, ее подарил Евграфыч на какое-то Девятое мая. А про хоббитов напоминали кресло-качалка и очаг, похожий на камин. Перед ним сейчас и восседал Мефодьич, попыхивая трубочкой. Для полного хоббитского облика ему не хватало только волосатых ног, протянутых к огню.
Лицо Мефодьича всегда напоминало Кимычу изображение Сократа из учебника истории Древнего мира. Мефодьич, и правда, был тем еще философом. А курил он, между прочим, не табак. Где тут на кладбище табаку возьмет трубочного? Это была хитро приготовленная смесь из разных лесных трав и корешков, потому дух в норе стоял даже приятный.
Евграфыч, в отличие от хозяина норы, ценил хорошую махорку и всегда ее при себе имел, но в чужом доме не курил из вежливости. Его лицо у Кимыча ассоциировалось со старым ботинком: высокий морщинистый лоб — в этом они с Мефодьичем и Сократом друг друга стоили, — шлепающие губы и жесткие тонкие усы, похожие на обрывки шнурков.
Губы Евграфыча первыми шевельнулись, когда гость вошел:
— Не запылился!
— Здрасьте, — сказал Кимыч. — А я вот принес…
Он показал мешок.
— В угол брось, — оторвался от трубки хозяин. — Рано еще.
Кимыч сгрузил поклажу. В мешке опять перестукнуло. В углу было тесно: еще два мешка дожидались своего часа. Их явно притащил из музея Евграфыч. Один мешок настоящий вещевой, с такими в последнюю мировую войну бойцы ходили. А второй — базарный, в клеточку, с такими в Москву за барахлом на рынки ездили.
— Чаю себе налей, — Мефодьич выставил граненый стакан в медном подстаканнике.
У Мефодьича и чай был особенный, со множеством трав, а потому Кимыч с удовольствием отведал хозяйской заварки. Стула в землянке не нашлось, и он уселся на деревянный ящик.
— В школе как дела? — спросил Евграфыч.
— Нормально, — отозвался Кимыч, не зная толком, что сказать. — Помаленьку…
— Ты бы еще дневник показать велел! — дружелюбно усмехнулся Мефодьич.
Конечно, если взглянуть на Кимыча, — а того уже много лет редко кто видел, — то его можно было принять за старшеклассника. Впрочем, и по меркам домовых он считался еще очень и очень молодым.
Если же совсем честно, то никто из них троих вообще и домовым-то именовать себя не мог, потому как за домом ни один не приглядывал. Кимыч был школьным, Евграфыч смотрел за музеем, а Мефодьич, понятное дело, — кладбищенский. Он единственный из троицы содержал отдельное жилье, где они сейчас все и находились. И то правда, кладбище — не здание, каптерку в подвале себе не обустроишь, потому как нет ни подвала, ни стен, ни крыши. Собственный дом у Мефодьича тоже когда-то был, но давным-давно сгорел.
А вот Кимыч сразу попал в школьные. Жизни до этого он почти не помнил, как и своей фамилии. Да и «Кимыч», между прочим, не было его отчеством. В прежние времена его звали Ким. Коммунистический интернационал молодежи, если полностью. Но в метрике, разумеется, стояла только эта аббревиатура.
Киму едва исполнилось пятнадцать, когда началась война. Отец ушел на фронт в июле сорок первого. Ким ждал призывного возраста, но не дождался. Самое обидное в такое время — это заболеть и не вылечиться. На войне люди, как правило, не болеют, но то на фронте, а Ким жил в тылу. Он даже не видел и не слышал ни одной воздушной тревоги, город ни разу не бомбили.
Однажды Ким простудился, всего-то делов. Но затем время от времени отчего-то начал терять сознание. Это уже была какая-то странная простуда. Что тогда случилось, Ким понять не успел…
Уже потом, когда стал Кимычем, он из любопытства забирался в школьный медпункт и листал там разные справочники. Теперь его уже ничего не беспокоило, потому что здоровье отсутствовало, как, впрочем, и жизнь в обычном человеческом понимании. Справочники можно было читать без опаски найти у себя симптомы. А еще Кимыч любил забираться в кабинет информатики. Он самостоятельно, тоже по книжкам, освоил компьютер и научился выходить в интернет. И вот так однажды все-таки нашел, от чего умер. Энцефалит. Оказывается, им можно заразиться без всяких укусов клещей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});