Читать интересную книгу Люди в бою - Альва Бесси

10

(20 августа — 24 сентября)

В ранних сумерках, когда смолкает артиллерия, происходит небольшой переполох; наши, укрывшись в окопах, бросают гранаты, в ответ слышится ружейная пальба, но вскоре все стихает. Противник, видимо, решил не ходить в атаку, раз его стальной шквал бессилен оттеснить нас с горы. Хочешь сделать шаг, пролежав столько времени, часов восемь подряд, хочешь подняться, когда целый день провалялся в тесной ячейке, но не тут-то было. Ноги не слушаются, надо взглянуть на них, убедиться, что они на месте, и приказать им двигаться. Похоже на детскую игру, когда, свив руки и плотно сжав ладони, переплетешь пальцы, а после сам не можешь определить, какой где, и не пошевелишь им, пока до него не дотронешься. Так и теперь: пока не посмотришь на ноги, они не пойдут, а когда пойдут, будешь ступать, точно кот в сапогах — оторвал ногу от земли, поднял чуть выше и ставишь назад с осторожностью, проверяя, выдержит или нет. По телу разливается слабость, оно точно невесомое, руки безудержно трясутся, внутри все дрожит. Отходишь от укрытия оправиться, готовый вскочить и кинуться прочь, едва в отдалении ударит орудие, оступишься на неверных ногах — и угодишь прямо в кучу собственных нечистот. Тут невольно спросишь себя, долго ли еще хватит сил это выдерживать…

Зато можно поспать; забыться в изнеможении глубоким сном, после которого встаешь таким же разбитым, — сном, который без конца прерывают телефонные звонки из батальона. Поутру накрапывает дождь, но небо быстро проясняется; поблизости нет-нет да и ляжет снаряд или мина — пристреливаются заново по вчерашним данным. Без курева сойдешь с ума, и ты дымишь не переставая — язык уже саднит, словно ободранное колено, губы потрескались. Хорошо еще, есть что курить: прислали из дому, да и Нат Гросс угощает — он сегодня ночью получил посылку, четыре блока сигарет. Можно потолковать с товарищами — с Сансом, Диком, Арчи (у него ссадина под глазом, камень отлетел прямо в лицо); помянуть добрым словом Джо Бьянку, которого вчера уложило снарядом (все не верилось, что Джо может постигнуть эта участь, и до сих пор не верится, да вот поди ж ты); помянуть Поля Вендорфа, которого из пулеметной роты перевели на «тихую» должность — осуществлять связь бригады с батальонами, и там убило шрапнелью вдали от передовой; можно позубоскалить. Британский батальон отведен в резерв, и мы остаемся удерживать позиции в одиночку, хотя наш батальон — самый слабый в бригаде. В нашей первой роте, сформированной из остатков двух бывших рот, всего пятьдесят два бойца, а ведь какой-нибудь месяц назад, при переправе через Эбро, в каждой насчитывалось больше сотни.

Часов в десять утра обстрел начинается сызнова — снаряды ложатся не так густо, зато куда точнее. Неприятельские батареи остервенело молотят по нашим брустверам — снаряд за снарядом, мина за миной, — кроша их вдребезги. Бойцы выскакивают из окопов, ища, где бы укрыться, потом возвращаются; фашисты под прикрытием огневого вала идут в атаку — их встречают гранатами. Они откатываются назад, и у нас поднимается настроение — это заметно даже на слух, не только на глаз. По знаку Арчи бойцы в окопах затягивают «Звездное знамя», и обстрел возобновляется. Впадина за горой содрогается от рева и воя шрапнели, многократно усиленного из-за своеобразной акустики, свойственной этой местности. Снаряд, упавший за сто метров от тебя, разрывается, словно под самым ухом; до четырех часов во все стороны, визжа и завывая, разлетаются стальные брызги; потом внезапно наступает тишина — она наваливается на нас, давит все сильнее, покуда кто-то не выдерживает:

— Проклятье, хоть бы скорей опять начинали — ничего нет хуже такой тишины!

Но неприятель не спешит начинать; над горами повисло безмолвие: ни единого выстрела, ни единой гранаты или мины — ничего. Мне вспомнилась Пенсильвания, опаленные холмы округа Пайк, выжженные столько лет тому назад и опустелые, как всякие бросовые земли. То же и здесь — или почти то же, Здесь, как и там, на всем печать смерти, гробовая тишина и запустение…

* * *

…Перед рассветом нас сменяют англичане, и мы спускаемся по склону к их бывшим позициям — неглубоким, похожим на могилы окопам, вырытым в каменистом горном грунте. Мы заползаем в них и заваливаемся спать, грязные, вшивые, обросшие — нечем помыться, не во что переодеться. Каждый спрашивает себя: что дальше, сколько нас еще продержат здесь? Все угнетены, нервы пляшут — помню, Джордж Кейди несколько дней не мог справиться с дрожью в руках, а сержант Лео Марковиц ходил, зажав щепочку в зубах, чтобы не стучали. Весь день лежим в этих кое-как замаскированных «могилах», пережидаем, отсыпаемся, говорим о боях, о товарищах, которые полегли, обороняя этот рубеж; о том, скольких еще, может быть, скоро не досчитаемся.

Особенно мучат меня воспоминания о пареньке по имени Альбареда, который числился у нас в наблюдателях. Этого толстяка, который никогда ни за кем не поспевал, нам пришлось использовать в Пандольских горах как посыльного. Он появился у нас в конце мая; с первого дня я чувствовал, что он обречен — было в нем что-то такое. Он был совсем юный и не по годам серьезный в свои девятнадцать лет. Очень скучал по дому, а тут еще перед самой переправой через Эбро пришло письмо, что его отец в Барселоне тяжело болен. Мы выхлопотали ему отпуск на двое суток, и, вернувшись, он рассказал, что отец его умер. Девятнадцатого, в день ураганного артобстрела, он сбился с ног, бегая от одного подразделения к другому с донесениями, и раз, когда я вынужден был куда-то послать его снова, сказал мне:

— Sargento, no puedo andar mas[160].

— Знаю, — сказал я, — но кому-то надо идти. Я бы пошел сам, да не могу отлучиться с командного пункта, а из посыльных никого больше нет на месте.

— Muy bien, — сказал он и пошел. Вернулся через час, отдал мне честь, показывая, что задание выполнено, и, не выдержав, припал к моему плечу и разрыдался. По дороге к Мак-Папам его легко ранило в бок, и ему наложили повязку; парень дошел до точки.

— Ступай отдохни, — сказал я.

Он лег и тихо заплакал, уткнувшись лицом в рукав. И вот вчера, когда он спешил с донесением на передовую, пуля настигла его, и он лишился ноги. Логический исход. Я почему-то ждал этого, но его перепуганное лицо никак не стирается в моей памяти. Сэма Спиллера тоже ранило, но легко — осколки шрапнели засели в ягодицах.

Опять объявился Джо Норт — пыхтя, он взбирается по изнурительно длинному подъему, и мы встречаемся в штабе батальона, под утесом, нависшим над дорогой. В театральный бинокль — мне прислал его Эрнст Толлер — видно, как внизу на дороге стоит обгорелый остов грузовика — того, что доставлял нам продовольствие: несколько дней назад в него попал снаряд и уложил водителя. (В тот вечер мы остались без еды, и ребята ворчали.)

Над окрестностями Гандесы не смолкает рев. Целый день «мессершмитты» и «юнкерсы», «бреды» и «савойи» сбрасывают на нас бомбы, обстреливают из пулеметов. Время от времени над нами пролетает шальной снаряд и падает где-то ниже, в долине. Джо говорит, что Рольф вскоре распрощается с Интербригадами и займет его место корреспондента «Дейли уоркер». Меня, по его словам, назначат на место Эда, только неизвестно когда. Новость эта меня ничуть не радует — нас, похоже, вот-вот вернут на наши прежние позиции: слышно, как англичане принимают на себя огонь противника, гулкое эхо в долине множит грохот выстрелов. Окинешь взглядом бойцов, и с тревогой думаешь, что случится, если там, наверху, придется совсем туго и нас призовут на подмогу, — люди подавлены, безнадежно пали духом. Численность нашей роты — пятьдесят восемь человек, численность батальона, в котором при переправе через Эбро было семьсот шестьдесят восемь человек, теперь не больше трехсот восьмидесяти, и это вместе не только с бойцами, но и со всеми службами: связистами, санитарами, кухней.

Новости о положении в Европе Норт привез неутешительные. Гитлер стянул к чешской и французской границам полтора миллиона солдат, якобы для «маневров», а вероятнее — для нападения на Чехословакию, в случае если так называемые демократии будут и впредь бездействовать. Правда, на этой неделе Рузвельт и Хэлл в своих речах выступали против фашистской агрессии, призывая к созданию единого демократического фронта сопротивления, но когда же кончатся разговоры, что в них толку? В отличие от законного правительства Испании Франко отвергает план Комитета по невмешательству и наотрез отказывается вывести из страны иностранных наемников; и, что еще хуже, он заявляет, будто пойдет на это, только если ему взамен предоставят права воюющей стороны. Луч надежды блеснул бы, если бы Конгресс Британских тредъ-юнионов (он должен вскоре состояться) добился единства, сколотил оппозицию и скинул правительство Чемберлена, что, впрочем, кажется нам маловероятным. Советский Союз, по словам Джо, не будет предпринимать никаких действий, если Франция не придет на помощь Чехословакии, но пока что, судя по всему, Франция все еще тащится в хвосте у Великобритании.