Читать интересную книгу Древние славяне - Дмитрий Шеппинг

Долог мрак ночной. Заря–свет запылала, мгла поля покрыла; щекот соловьиный уснул, говор галочий пробудился. Русские широкие степи красными щитами перегородили, ища себе чести, а князю славы.

Спозаранок в пятницу потоптали они поганые полки половецкие и, рассыпавшись стрелами по степи, помчали красных дев половецких, а с ними золото, паволоки и дорогие атласы. Покрывалами, и накидками, и кожухами стали мосты мостить по болотам и грязным местам, и всякими узорочьями половецкими. Красный стяг, белая хоругвь, красный бунчук, серебряный жезл — храброму Святославичу! Дремлет в степи Олегово храброе гнездо. Далеко залетело! Не было оно на обиду рождено ни соколу, ни кречету, ни тебе, черный ворон, поганый половчанин. Гза бежит серым волком, Кончак ему путь кажет к Дону великому.

На другой день очень рано кровавые зори рассвет возвещают, черные тучи с моря идут, хотят прикрыть четыре солнца, а в них трепещут синие молнии. Быть грому великому! Идти дождю стрелами с Дону великого! Тут копьям преломиться, тут саблям удариться о шлемы половецкие на реке на Каяле, у Дона великого. О Русская земля, ты уже за холмом!

Вот ветры, Стрибожьи внуки, веют с моря стрелами на храбрые полки Игоревы. Земля гудит, реки мутно текут; пыль поля покрывает. Стяги говорят: половцы идут от Дона и от моря и со всех сторон русские полки обступили. Дети бесовы кликом поля перегородили, а храбрые русские перегородили красными щитами.

Ярый тур Всеволод! Ты мужественно бьешься, прыщешь на воинов стрелами, гремишь о шлемы мечами булатными. Где тур поскакивал, своим золотым шлемом посвечивая, там лежат поганые головы половецкие. Рассечены саблями калеными шлемы аварские тобою, ярый тур Всеволод. Презрел он раны, дорогие братья, забыл почести, и богатство, и город Чернигов, отцовский золотой стол и своей милой супруги, красной Глебовны, радушие и ласку.

Были века Трояновы, .минули годы Ярославовы; были походы Олеговы, Олега Святославича. Тот ведь Олег мечом крамолу ковал и стрелы по земле сеял. Вступает он в золотое стремя в городе Тмуторокани, а тот звон слышал давний великий Ярославов сын Всеволод, Владимир же каждое утро уши зажимал в Чернигове. Бориса Вячеславича похвальба на суд привела и зеленый покров у Канины постлала за обиду Олегову, храброго и молодого князя. С той же Каялы Святополк бережно перенес отца своего между угорскими иноходцами ко Святой Софии в Киев. Тогда при Олеге Гориславиче засевалось и росло усобицами, гибло достояние Даждьбожьего внука; в княжьих крамолах жизнь людей укорачивалась. Тогда по Русской земле редко пахари перекликались, но часто вороны каркали, трупы между собой деля; а галки свою речь говорили, хотят они лететь на поживу. То было в те рати и в те походы, а такой рати не слыхано.

С утра до вечера, с вечера до рассвета летят стрелы каленые, гремят сабли о шлемы, трещат копья булатные в степи незнаемой, среди земли Половецкой. Черная земля под копытами костьми была посеяна, а кровью полита; горем взошли они по Русской земле.

Что мне шумит, что мне звенит издалека рано перед зарею? Игорь полки поворачивает; жаль ведь ему милого брата Всеволода. Бились день, бились другой, на третий день к полудню пали стяги Игоревы. Тут два брата разлучились на берегу быстрой Каялы; тут кровавого вина недостало; тут пир окончили храбрые русские: сватов напоили и сами полегли за землю Русскую. Никнет трава от жалости, а дерево с печалью к земле приклонилось.

Ведь уж, братья, невеселая пора настала, уже пустыня силу покрыла. Встала Обида в силах Даждьбожьего внука, вступила девой на землю Троянову, всплескала лебедиными крыльями на синем море; у Дона плеская, прогнала счастливые времена. Борьба князей с погаными прекратилась, ибо говорил брат брату: «это мое, а то тоже мое». И начали князья про малое «это великое» говорить и сами на себя крамолу ковать. А поганые со всех сторон приходили с победами на землю Русскую. О, далеко зашел сокол, птиц избивая, — к морю! А Игорева храброго полка не воскресить.

Вслед ему крикнула Карина, и Желя поскакала по Русской земле, огонь раскидывая людям в пламенном роге. Жены русские всплакались, причитая: «Уже нам своих милых мужей ни мыслию помыслить, ни думою сдумать, ни очами увидеть, а золота и серебра совсем не нашивать». И застонал, братья, Киев от печали, а Чернигов от напастей. Тоска разлилась по Русской земле, печаль обильная текла средь земли Русской. А князья сами на себя крамолу ковали, а поганые сами, с победами нарыскивая на Русскую землю, брали дань по белке со двора.

Эти два храбрые Святославича, Игорь и Всеволод, уже погань пробудили раздором. Ее было усыпил отец их Святослав грозный, великий киевский: как грозою, прибил своими сильными полками и булатными мечами, наступил на землю Половецкую; притоптал холмы и овраги; замутил реки и озера; иссушил потоки и болота. А поганого Кобяка из лукоморья, из железных великих полков половецких, словно вихрь, исторгнул: и пал Кобяк в городе Киеве, в гриднице Святославовой. Тут немцы и венециане, тут греки и морава поют славу Святославову, корят князя Игоря, погрузившего богатство на дно Каялы, реки половецкой: русского золота насыпали тут. Князь Игорь пересел из седла золотого да в седло раба. По городам же уныли стены и веселье поникло.

А Святослав мутный сон видел в Киеве на горах. «В эту ночь с вечера одевали меня, — говорил он, — черным покрывалом на кровати тисовой; черпали мне синее вино с горем смешанное; сыпали мне пустыми колчанами поганых иноземцев крупный жемчуг на грудь и нежили меня. Уже доски без князька в моем тереме златоверхом. Всю ночь с вечера серые вороны каркали у Плеснеска на прибрежьи, были лесные змеи, и понесло их к синему морю».

И сказали бояре князю: «Уже, князь, горе мысль полонило: ведь два сокола слетели с отцовского стола золотого, чтоб поискать города Тмуторокани либо напиться шлемом из Дона. Уж соколам крылышки подрезали поганых саблями, а самих их опутали путами железными. Темно было в третий день: два солнца померкли, оба багряные столпа погасли, и с ними два молодых месяца, Олег и Святослав, тьмою заволоклись и в море погрузились и великую дерзость придали поганым. На реке на Каяле тьма свет покрыла, по Русской земле простерлись половцы, словно барсово гнездо. Уже бесчестие перемогло славу; уже насилье ударило на волю; уже низвергся Див на землю. Вот ведь готские красные девы запели на берегу синего моря, звоня русским золотом; поют время Бусово, лелеют месть за Шарукана. А мы, дружина, уже жаждем веселья».

Тогда великий Святослав изронил золотое слово, со слезами смешанное, и сказал: «О мои сыновцы, Игорь и Всеволод! Рано начали вы Половецкую землю мечами дразнить, а себе славы искать; но бесславно вы одолели, бесславно ведь кровь поганых пролили. Ваши храбрые сердца из твердого булата скованы и в отваге закалены. Что сотворили вы моей серебряной седине! А уже не вижу сильного, богатого, имеющего много воинов брата моего Ярослава с черниговскими вельможами, с воеводами и с татранами, и с шельбирами, и с топчаками, и с ревугами, и с ольберами: эти ведь без щитов, с засапожными ножами, кликом полки побеждают, звоня прадедовской славой. Но вы сказали: «Сами помужаемся, предстоящую славу сами добудем, а минувшую сами поделим!» А разве диво, братья, старому помолодеть? Когда сокол линяет, высоко птиц взбивает, не даст гнезда своего в обиду. Но вот зло: князья мне не в помощь. Впустую времена обернулись. Вот в Римове кричат под саблями половецкими, а Владимир под ранами. Горе и тоска сыну Глебову!

Великий князь Всеволод! Не мыслишь ли ты прилететь издалека — отцовский золотой стол поблюсти? Ты ведь можешь Волгу веслами расплескать, а Дон шлемами вычерпать! Если бы ты был, то была бы рабыня по ногате, а раб по резани. Ты ведь можешь посуху живыми копьями метать, удалыми сынами Глебовыми.

Ты, буй Рюрик и Давид! Не у вас ли золоченые шлемы по крови плавали? Не у вас ли храбрая дружина рыкает, словно туры, раненные саблями калеными, в степи незнаемой? Вступите, господа, в золотые стремена за обиду сего времени, за землю Русскую, за раны Игоревы, удалого Святославича! Галицкий Осмомысл Ярослав! Высоко сидишь ты на своем златокованном столе, подперев горы угорские своими железными полками, загородив королю путь, затворив Дунаю ворота, метая тяжести через облака, суды рядя до Дуная. Грозы твои по землям текут; отворяешь ты Киеву ворота, стреляешь с отцовского золотого стола султанов за землями. Стреляй, господин, Кончака, поганого раба, за землю Русскую, за раны Игоревы, удалого Святославича!

А ты, буй Роман и Мстислав! Храбрая мысль увлекает ваш ум на подвиг. Высоко паришь ты на подвиг в отваге, словно сокол, по ветру летящий, стремящийся птицу в смелости превзойти. У обоих у вас железные панцири под шлемами латинскими. От них дрогнула земля и многие страны: Хинова, Литва, Ятвяги, Деремела и половцы копья свои повергли, а головы свои подклонили под те мечи булатные. Но уже, князь, для Игоря померк солнца свет, а дерево не к добру листву сронило! По Роси и по Суде города поделили. А Игорева храброго полка не воскресить. Дон тебя, князь, кличет и зовет князей на победу. Ольговичи, храбрые князья, поспели на брань.