Читать интересную книгу Единственная любовь Казановы - Ричард Олдингтон

А тюремщик Лоренцо был не таким уж скверным малым, как показалось Казанове, ибо все да и всё, связанное с его заключением, естественно, представлялись Казанове в самых мрачных и неприятных тонах. Так или иначе, как только Лоренцо заметил, что Казанова не притрагивается к еде, он осведомился, здоров ли узник, и, хотя Казанова ироническим тоном утверждал, что находится в превосходном состоянии, Лоренцо привел врача, который дал больному лекарство, а также снабдил менее нудной книгой.

Злосчастные дни тянулись бесконечно долго, усугубляемые неуверенностью, ибо приговор Казанове вынесен не был и он находился в государстве, которое никогда не слыхало о Habeas corpus[81]. Таким образом, его могли держать в тюрьме столько, сколько заблагорассудится инквизиторам, и могли казнить публично или втайне, и никто при этом не имел ни права, ни власти потребовать расследования. Казанова делал свое положение еще невыносимее, живя надеждой и ожиданием, что его вот-вот выпустят. «Завтра я буду свободен», — каждый вечер говорил он себе, и каждый новый день приносил ему разочарование. Одиночество, тревога за Анриетту и Марко и постоянное разочарование, ибо его все не выпускали, начали сказываться на состоянии духа Казановы. Единственным облегчением в ближайшие месяцы было то, что он в известной мере сдружился с Лоренцо, которому каждый месяц отдавал деньги, остававшиеся от суммы, выделенной ему на еду, а также то, что какое-то время камеру с ним делили двое других узников. Хоть это и были негодяи, но все же люди, и он мог с ними поговорить.

Первый лучик надежды появился в день Нового года. Лоренцо подарил ему меховую накидку, ибо зимой в Пьомби было так же холодно, как жарко летом. Но больше всего растрогал Казанову рассказ Лоренцо о том, что старик Брагадин ходил к инквизиторам и на коленях, со слезами умолял разрешить ему помочь «дорогому Джакомо» и что эти трое неумолимых позволили Брагадину посылать Казанове шесть золотых цехинов в месяц, а также все книги и газеты, какие он пожелает.

Послабление режима временно пробудило у Казановы надежды — ему даже разрешили прогулки по более просторной темнице, и там он обнаружил железный прут и точильный камень. С присущим узникам невообразимым оптимизмом он тотчас решил устроить побег и со свойственным им невероятным и жалким упорством начал обтачивать прут. У Казановы ушла целая неделя на то, чтобы его заострить — к концу этого времени правая рука у него еле сгибалась, а волдыри на ладони образовали большой струп. Он задумал пробить дыру в полу своей камеры и выбраться в нижнее помещение, а оттуда бежать через залы, открытые для публики. Это был безумно смелый план, но по крайней мере у Казановы появилось о чем думать и на что надеяться. Ему пришлось пустить в ход всю свою изобретательность, чтобы разжиться таким пустяком, как масляная лампа с фитилем, а также кремнем и трутом, чтобы высекать огонь. Лампу он решил соорудить из миски; затем уговорил Лоренцо купить ему лучшего оливкового масла из Лукки для салата; фитиль он сделал из ваты, которую выдернул из щелей отдушины, затем ухитрился выпросить у тюремщика три-четыре маленьких кремня, а из наплечников своего камзола добыл трут. Затем сделал вид, что заболел, и улегся в постель, чтобы все эти предметы не были у него обнаружены.

Проведя эти приготовления, Казанова уже собирался приступить к пробивке верхних половиц, когда к нему в камеру привели другого узника, и тот пробыл с ним несколько недель. Казанова был в отчаянии, но в минуту черной меланхолии появился новый лучик надежды, хоть и несколько омраченный жалостью.

Однажды в камеру вошел Лоренцо и, ворча на то, как им помыкают, протянул Казанове книгу.

— Что это? — безразличным тоном спросил Казанова.

— Разве не видите?

— Ну, вижу! Религиозная книга, а ты знаешь, что мне такие неинтересны.

— Меня это не касается, — с безразличным видом произнес Лоренцо. — Ее вам шлет другой узник, он просит вас внимательно ее прочесть, ибо там есть елей для блага вашей души.

Ругнувшись себе под нос и даже не раскрыв книги, Казанова отшвырнул ее, а ночи через две или три, когда он лежал без сна, терзаемый доброй полусотней демонов нетерпения, обиды и страстных желаний, вспомнил про книгу. Мысленно проигрывая ту сцену, когда Лоренцо принес ее, он подумал, что Лоренцо был тогда грубовато-добродушен, а так всегда бывало, когда он получал награду за свои услуги. Более того, прокручивая в памяти его слова, Казанова склонен был счесть, что в книге, пожалуй, содержится некое послание. Он с трудом дождался рассвета и, как только затеплилась заря, стал листать книгу, не обращая внимания на попытки своего соседа по камере завязать разговор и надеясь найти записку, приклеенную к одной из страниц, или хоть что-то, написанное карандашом. Но если в книге и было такое, записка была либо оторвана, либо карандаш стерт, ибо он ничего не нашел.

Крайне разочарованный, Казанова снова отбросил книгу, кляня ее и собственную глупость. На другой же день Лоренцо как бы между прочим сказал:

— Тот, другой узник надеется, вам послужила на пользу книга, и хотел бы получить ее назад, чтобы самому найти в ней утешение, если она вам больше не нужна.

Казанова от разочарования готов был запустить книгой тюремщику в голову, но какой-то подтекст в словах Лоренцо снова удержал его.

— Скажи, что я еще не все до конца понял, но я верну ее, как только уразумею священную истину, которую она содержит.

Решив так или иначе выяснить эту загадку, Казанова взял с собой книгу, когда отправился ходить по темнице, где ему было дозволено размяться. На дворе стоял ослепительный солнечный день, и сквозь окошко в потолке проникал яркий свет, образуя квадратное желтое пятно на голом грязном полу. Казанове пришло в голову, что, возможно, что-то написано на пустых страницах книги и он увидит надпись, если поднесет листки к свету, но, как внимательно он их ни обследовал, ни на одной странице не обнаружил ничего. Он уже собирался захлопнуть книгу и отослать ее назад, когда, перевернув две-три страницы, заметил несколько крошечных дырочек на одной из них. Вглядевшись повнимательнее, он обнаружил булавочные дырочки под некоторыми буквами и из этих букв сложил слова.

Безумное волнение и любопытство охватили Казанову, но прочесть послание он не успел, ибо в помещение вошел Лоренцо, чтобы вести его назад в камеру; тюремщик снова попросил вернуть книгу, но Казанова попросил дать ему еще немного времени.

— Скажи, что я наконец увидел свет и прошу еще один день отсрочки, чтобы уяснить себе эти чудесные истины.

Лоренцо недоуменно уставился на Казанову — с чего это вдруг узник обратился к религии, тем не менее кивнул в знак согласия и ушел, заперев узников в камере. Поднеся книгу к зарешеченному отверстию в двери, Казанова мог теперь разобрать, под какими буквами стояли дырочки, и занялся методичным обследованием книги. Он обнаружил, что использована лишь предпоследняя глава и что послание гласило:

«А. бежала я арестован 2 дня после тебя что мы сделали? Используй эту книгу для общения.

Марко».

Радость, которую доставило Казанове это послание, была омрачена лишь сожалением, что его друг тоже в тюрьме, — сожалением, которое сглаживалось чувством облегчения от того, что его соседа по камере должны были вот-вот выпустить. Но прежде чем он отбыл, Казанова сумел кое-что из него вытрясти. Он добыл с помощью Лоренцо колоду карт, уговорил своего соседа поиграть под вполне разумным предлогом — надо же скоротать время, выиграл у него почти пятьсот дукатов и под честное слово согласился простить долг в обмен на бриллиантовую булавку, которую тюремщики забыли у того отобрать. Сосед был в восторге, что так легко избавился от большого долга, и, уходя, тепло попрощался со своим благодетелем, как он упорно называл Казанову.

Теперь, когда Казанова остался один, жизнь его стала до предела загруженной. Ночью он, по крайней мере, шесть часов трудился при свете лампы, разламывая с помощью железного прута доски под своей кроватью. А как только светало, он начинал работать выигранной в карты булавкой и наколол следующее послание:

«Задумал бегство где твоя камера сообщи местоположение спасибо за известие Дж.».

К этому времени Казанова находился в тюрьме уже больше года, и если бы его любовницы и друзья могли видеть, как он сидит в слабоосвещенной камере, лихорадочно накалывая свое послание, то и дело замирая и в испуге прислушиваясь, точно дикий зверь, они, зная его, были бы потрясены. Борода и волосы у него отросли и были нечесаны; глаза стали плохо видеть из-за постоянного пребывания в полутьме; болезнь, от которой он страдал, как и та, которую он разыгрывал, чтобы скрыть свою медленную и упорную работу над полом, привели к тому, что он стал ужасно тощим и бледным, в выражении же лица, ранее освещенного веселой улыбкой, появились мстительность и подозрительность. И в самом деле, он с радостью придушил бы не только своего тюремщика, но и Триумвират, но и Совет десяти, но и дожа, и весь Большой совет Венеции, за исключением Брагадина, отца Марко и некоторых других.