Читать интересную книгу История жирондистов Том II - Альфонс Ламартин

Осаждаемый и терпящий урон повсюду, Вальмоден отступает с остатками своей армии к Фурнё. Герцог Йоркский, не только присутствовавший, но и лично сражавшийся при Гондшооте, несется галопом к своему лагерю в Дюнкерке, чтобы снять осаду. Гушар два дня сидит в Гондшооте в бездействии и не видит или не хочет видеть преимущества своего положения. Он дает армии герцога Йоркского спокойно пройти вдоль морского берега и соединиться в Бельгии с корпусом Вальмодена и принца Оранского. Победитель Гушар ведет себя как побежденный и возвращается на позиции среди ропота всей армии.

Известие о победе при Гондшооте привело Париж в восторг; но даже радость народа выражалась устрашающим образом. Конвент упрекал победоносного генерала за его победу, как за измену. Комиссары Северной армии Генц, Пейсар и Дюкенуа отрешили Гушара от должности и отправили его под суд. «Гушар виновен, — говорили они в Конвенте, — в том, что одержал победу только наполовину.

Армия состоит из республиканцев и с удовольствием увидит, что представители народа наблюдают за генералами». Несчастный Гушар был приговорен к смерти и встретил ее с храбростью солдата и спокойствием невинного. Он был виновен только в том, что состарился.

Военные действия на других границах до января 1794 года ограничились занятием Савойи Келлерманом, графства Ниццы — Бироном, неудачной кампанией в Пиренеях, во время которой семидесятипятилетний французский генерал Дагобер покрыл себя славой и раз двадцать одерживал верх, несмотря на малочисленность своего отряда, препятствия и случайности, и маневрами Гушара и Журдана, имевшими целью прикрыть Мобёж, предмет интереса союзников, могущий открыть им путь в Париж.

Мобёж, укрепленный лагерем из 25 тысяч человек, был истощен голодом и эпидемиями. Его окружали еще 120 тысяч. Старый генерал Ферран командовал лагерем, а генерал Шансель — крепостью. Их храбрость не могла ничего поделать против голода, болезней и недостатка в припасах. Патриотизм генералов, солдат и жителей один отстаивал в продолжение нескольких часов эту дверь во Францию, когда Журдан и Карно возвестили пушечными выстрелами о своем прибытии. Восьмидесятитысячное войско принца Кобургского, укрепившееся за окопами, как некогда Дюмурье в Аргоне, ожидало французов. Французская армия приблизилась к ним, разделившись на пять колонн, 15 ноября в 10 часов утра.

Карно обвинил Журдана в трусости. Это оскорбление, переданное генералу, страшно возмутило его. Он бросился с одним из своих дивизионов, чтобы овладеть неприступным плато под выстрелами батарей Клерфэ, но почти вся его колонна оказалась перебита. Карно утешал его, сознаваясь, что был не прав, а затем позволил ему привести в исполнение первоначальный план. Тогда Журдан строит 25 тысяч солдат, находившихся в центре. Французские батальоны скрывают в своих каре летучие батареи; они размыкают строй, когда те стреляют, и снова смыкают его, чтобы прикрыть их, образуя подвижную цитадель на верху плато, у Ватиньи. Все нападения отражаются этой грозной колонной. Имперская кавалерия тщетно пытается опрокинуть головы других колонн. Только одна из них, а именно генерала Гратьена, рассеивается. Представитель Дюкенуа, находившийся там, лишает Гратьена права командовать и во имя отечества сам занимает его место, собирает солдат и одерживает победу. С высоты поля битвы Карно и Журдан видят Мобёж и слышат, как со своих укреплений крепость отвечает радостными пушечными залпами на пальбу ее освободителей.

Битва при Ватиньи, где впервые имел успех генерал, гений которого угадал Карно, получила бы более решительное значение, если бы 25 тысяч человек, стоявших у Мобёжа под командованием генерала Феррана, приняли участие в деле и не допустили принца Кобургского и Клерфэ перейти Самбру. Гарнизон и солдаты, находившиеся в лагере, желали этого. На этом настаивал и генерал Шансель, но Ферран проявил осторожность. Конвенту нужна была жертва, — и Шансель взошел на эшафот.

В Рейнской армии подозрительные народные представители произвольно сменяли командиров: вместо Кюстина назначили Богарне, после Богарне — Ландремона, после Ландремона — Карлена, который был за месяц перед тем простым капитаном; наконец, Карлена сменил Пишегрю. Эта армия, состоявшая из 45 тысяч человек, защищала дорогу на Эльзас укрепленными линиями Виссенбурга. Вюрмсер, самый отважный, хоть и самый старый из имперских генералов, напал на эти линии и овладел ими благодаря неопытности Карлена. Этот генерал, которому угрожал и герцог Брауншвейгский, отступил к Страсбургу. Вюрмсер, родом эльзасец, с триумфом вошел в Гогенау, на свою родину. Угроза террора развратила до уровня измены часть населения Страсбурга, этот оплот патриотизма. Между Вюрмсером и самыми значительными семействами города начались переговоры о сдаче крепости. В то же время Сен-Жюст и Леба отправились в Эльзас наказывать за измену или за трусость. Пишегрю и Гош прибыли: один — для командования Рейнской армией, другой — Мозельской армией. Надежда вернулась в лагерь вместе с их появлением, в то время как Террор вступил в город вместе с Сен-Жюстом. «Нами будут командовать, как подобает французам, — писали из армии после смотра, произведенного этими двумя генералами. — Пишегрю обладает уравновешенностью гения; Гош молод, как революция, и силен, как народ». Эти два новых генерала должны были оправдать энтузиазм армии. Пишегрю, бывший преподаватель математики в монастырской школе в Арбуа, участвовал в качестве простого солдата в американской Войне за независимость; вернувшись на родину во время революции, он был избран председателем якобинского клуба в Безансоне. Батальон, проходивший через этот город в 1791 году, за неимением командира выбрал его своим начальником, и в продолжение двух лет Пишегрю смог возвыситься до дивизионного генерала. Робеспьер и Колло д’Эрбуа покровительствовали ему. «Клянусь, — писал им Пишегрю поле того, как принял командование, — что принесу Горе победу!»

Гош, происходя из бедной семьи, тем не менее носил на челе печать аристократизма и величия; поступив шестнадцати лет во французскую гвардию, он за половинное вознаграждение исполнял обязанности своих товарищей и, стремясь и приобрести познания, и прославиться, ночи напролет проводил за штудированием сочинений по военной науке и истории. Посланный в Париж в качестве адъютанта генерала Левенёра после падения Дюмурье, он был приглашен в Комитет общественного спасения для доклада о состоянии армии и удивил комитет точностью своих ответов, дальновидностью и воинственным красноречием. Государственные мужи угадали в нем способного воина и назначили адъютантом генерального штаба. После удачной защиты Дюнкерка он обратил на себя внимание Карно и получил должность бригадного командира. Чем более его возвышали, тем он казался достойнее своего места. Искусные маневры при Фурнё и Ипре, имевшие целью исправить ошибки Гушара, принесли ему командование Мозельской армией. У Гоша имелся только один недостаток: сознание своего превосходства переходило у него часто в презрение к товарищам. Главенство во всем казалось ему настолько естественным, что он не мог допустить, чтобы его оспаривали. Во время революции, когда честолюбие и гений в состоянии добиться всего, трудно сказать, чего бы достиг Гош, если бы смерть не сразила его.

В Вандее генералы, посылаемые один за другим Комитетом общественного спасения, теряли свои батальоны в гражданской войне, которая разгоралась все сильнее. Два другие очага восстания, Лион и Тулон, привлекали взоры и отчаянную энергию Конвента к Югу.

Первые волнения в Лионе оказались вызваны Роланом и его женой, жившими в то время в его окрестностях. Ролан и его друзья раздули своими статьями, газетами и клубами чуть теплившийся огонь якобинства. Этот огонь, так легко вспыхивавший в остальной Франции, в Лионе разгорался медленно и с трудом. Как только какое-нибудь учение влекло за собой беспорядки и угрожало торговле, оно становилось непопулярным. У лионцев только одно знамя: экю. Все, что ему враждебно и может заставить его исчезнуть, — антисоциально. Население Лиона сделало собственность своим идолом.

Таким образом, якобинство, не найдя проповедников и вождей в рядах торговой буржуазии и среди честного и трудолюбивого рабочего класса, вынуждено было искать их в подонках большого города, между иностранцами, не имеющими родины, и людьми, погрязшими в пороках и долгах, которым нечего терять во время бунта и которые все могут найти во время разрушения. Подобно Бордо, Марселю и Тулону, Лион с восторгом принял учение и граждан Жиронды, поскольку Робеспьер, Дантон и Гора внушали большинству населения ужас. Богатые видели в этой партии Конвента грабителей собственности; народ — гонителей религии. Торговля пребывала в застое, роскошь исчезала, изготовляли одно только оружие. С того дня как республика стала посягать на банки, рынки, фабрики, мастерские и священников, Лион не признавал более республики. Город присоединил свои жалобы к жалобам роялистов, которые стекались со всех соседних провинций искать убежище в его стенах. Это настроение умов еще более возмущало и воспламеняло разъяренных якобинцев, находившихся в Лионе.