лежит груз ответственности за титул родителей.
— Вы будете жить впроголодь, милая, — ласково говорила она, и ее голос так напоминал голос мамы, — больше не будет служанок, не будет балов и даже званых вечеров. Не будет платье или женихов. Не будет ничего. Думаешь, твоя матушка хотела бы этого?
— Но она всегда говорила, что мы сестры и должны помогать друг другу… — возражала. Как мне не хватало любимой матушки, чтобы понять, что правильно, а что нет.
— Маргарет, ты не можешь помочь Элеоноре, — проводила она руками по моим волосам, как делала и мама. — Но ты такая красивая, будешь год жить у меня. Я представлю тебя знатным мужчинам, ты выйдешь замуж и тогда будешь финансово содержать сестру. Но сейчас ее я забрать не могу, ты ведь не глупая девушка, понимаешь…
Я слушала и не слышала. Должно быть, я просто не хотела слышать, как меня обводят вокруг пальца. Ведь так было удобнее.
Я боялась оставаться с Элеонорой. Матушка всегда подмечала, что я капризна. Отец шутил над тем, как я избалована. Они говорили это по-доброму, потому что любили меня. Но я понимала, что это недостатки, с которыми в обычном мире не выжить.
Я даже не знала, как приготовить еду. Потеря кухарок приводила меня в дикий ужас. Словно почва под ногами проваливалась.
Думать о будущем я начала раньше Элеоноры и поняла, что скоро нам не на что будет даже покупать еду. Светлые духи, мы обе не знаем, что делать после отъезда тети! И как бы я ни старалась оправдать себя тем, что была еще ребенком, причиной побега стала именно трусость. Ведь и Элеонора была старше меня всего на год.
Но жизнь с тетей оказалась куда тяжелее, чем я предполагала.
Фабия оказалась отвратительным человеком. Не такой, как леди Корсен, которая часто задавала неуместные вопросы. И не такой, как герцогиня Вилс, которая вела себя, на мой взгляд, слишком высокомерно. О, нет. Фабия была змеей, которая умело притворялась кроликом.
Она дала понять мне мое место с порога. Стоило войти в богато обставленный дом, как мне сделали замечание, что я испачкала подол и разношу грязь.
— Ты прямо как твоя мать, она тоже была очаровательным поросенком, — сказала Фабия, а после улыбнулась. Замечание больно ударило по мне, я велела себе не выказывать эмоций, говоря, что так Фабия переживает горе. Но горя в ней не было. И это было только начало.
Она ненавидела меня и ненавидела наших родителей. И почему я не поняла этого сразу? Она выбросила почти все вещи матери и отца в момент моего отсутствия.
— Фу, Маргарет, не плачь, у тебя трясется подбородок как у старухи, это отвратительно, — говорила она.
Вскоре мне было запрещено говорить о том, что мне грустно, потому что ее это утомляло. Запрещено писать стихи, так как это занятия не для леди. И запрещено плакать, так как ее это раздражало. Я должна была веселить ее своей глупостью и очаровательной улыбкой. И я делала это, играла роль дурочки, ради того чтобы меня любили. Ведь больше у меня никого не осталось. Даже Элеоноры.
— Она обязательно должна что-то написать, — с надеждой спрашивала я, зная характер старшей сестры. Элеонора эмоциональная, не умеет сдерживать гнев, всегда говорит прямо.
— Она и строчки не написала, ты ведь ее бросила, Маргарет. Я бы тоже писать не стала, — спокойно отвечала Фабия, намазывая очередной тост джемом. Ее слова вызывали удушающий приступ слез, которые я старалась сдержать.
— Но я помогу ей, когда выйду замуж…
— Может, ей не нужна твоя помощь, — пожала она плечами. — Как и ты. Я думаю, что ты ей просто не нужна. Она вместе с женщиной содержит лавку и живет хорошо. Видишь, Маргарет, у нее нет потребности в тебе.
— У меня больше никого нет, — понимала я.
— Не волнуйся, Маргарет, я тебя не брошу. Запомни, ты никому не нужна, кроме меня, — словно читала мои мысли Фабия.
И я поверила в это. Терпела оскорбления и колкие замечания. Ведь я никому больше не нужна, а значит, должна терпеть.
Но в душе я надеялась, что верну расположение сестры удачным браком. Это снова была трусость. Подобно Эндрю, я ходила вокруг, не делая ничего.
День за днем я представляла, как вернусь с состоянием, и тогда Эли обязательно поймет и простит меня. Ведь тогда я буду ей нужна.
Когда мне становилось грустно, я часто разговаривала с родителями. Ведь верила, что их светлые души рядом и оберегают меня. Что они не бросили и, когда я плачу, матушка гладит меня по голове, а отец подбадривает самыми правильными словами.
Это помогало мне держаться. И после ночей, полных слез, я вставала с кровати, натягивала улыбку и снова играла свою роль.
Нужно пользоваться каждой возможностью и учиться у Фабии. Ведь у тети не было отбоя от мужчин, правда, все они были женаты и вели себя иногда крайне неприлично.
И, тем не менее, у Фабии действительно было чему поучиться. Она была хитрой изворотливой тварью. Жалко, что это осознание так долго до меня доходило.
Бывали вечера, когда она расспрашивала меня о маме, о ее любимых вещах, подарках отца и украшениях. Но я меланхолично отвечала на эти вопросы, не понимая приступов интереса. Каждое воспоминание отдавалось болью, ведь я чувствовала груз вины и потерю.
Я хотела говорить о родителях! Но разговаривая о них с Фабией, чувствовала себя предательницей.
После этих разговоров она подкупала меня платьями, шляпками, подписанными чеками на мои нужды и уроками. А сама в это время тратила наши с Элеонорой деньги на свои прихоти. Но, увы, и этого я тогда не понимала.
О да, она просто сорила деньгами направо и налево, устраивая всевозможные вечера с компанией своих подруг, знатных и бессердечных, и выставляя меня как куклу. Ах, малышка Маргарет, которую она подобрала, никому не нужная.
Я была так глупа, что многого не замечала. Закрывала глаза на все ради тети, единственной, кому я нужна.
И, тем не менее, я присматривалась к ней. Ведь чем больше проводила времени рядом, тем больше понимала: что-то было не так.
Однажды я подслушала ее разговор с Римусом, поверенным. Он был скользким и наглым человеком.
— Она не подписывает документы на продажу, — разгневанно сказал он, — она упорствует. А эта старая карга рядом не дает зажать