Читать интересную книгу Полное собрание рассказов - Ивлин Во

(В уголовном законодательстве Гаити, рассказал мне Бэзил, есть статья, призванная сократить безработицу; она запрещает фермерам выкапывать мертвых из могил и заставлять их работать на полях. Подобное правило следовало бы применять и в литературе — запретить использовать в книгах живых людей. Алгебра прозы должна сократить свои проблемы до символов, если они вообще должны быть понятными. Лично я стыжусь книги, когда ее хвалят на том лишь основании, что «персонажи как живые». В литературе нет места для живого, цельного и активного человека. В лучшем случае автор может создать некое подобие диккенсовского зверинца, когда персонажи живут за решетками, в темноте; дважды за ночь их освобождают — повеселиться и попрыгать где-нибудь в полуосвещенной арке; затем они возвращаются получить хорошую порку кнутом, ослепленные, оглушенные и одурманенные, лениво проделывают нужные трюки, снова выходят, снова возвращаются в свои клетки, за пределами которых кипит настоящая жизнь; питание и спаривание происходят вне поля зрения наблюдателей. «А эти львы и правда живые?» — «Да, милая». — «Они нас съедят?» — «Нет, милая, этот человек им не позволит». Вот и все, что, как правило, имеют в виду книжные обозреватели, когда говорят о «жизни». Альтернативой является классический прием — взять живого цельного человека и сократить, ужать до приемлемой абстракции. Установите полотно правильно, выберите нужный угол зрения, выпишите нужную вам фигуру в двадцать футов высотой или уменьшите до размеров наперстка — на вашем полотне она будет правдоподобнее «жизненных» размеров, — затем повесьте картину в самый темный угол, и ваши небеса будут единственным источником света. За пределами этих ограничений врать можно только о размерах пуговиц на его брюках и волосах с текстурой «черного крепдешина» — именно ими футуристы склонны украшать свои полотна. Впрочем, я всегда стремился писать в классической манере; как еще мне писать теперь о Люси?)

Я встретил (ее)[84] впервые после нескольких недель пребывания в Лондоне (после возвращения с морского курорта, где пробыл неделю). С Роджером мы виделись несколько раз; и он постоянно твердил: «Ты должен прийти и познакомиться с Люси», — но дальше этих невнятных приглашений пока не шло. До тех пор пока наконец я, сгорая от любопытства, не отправился к нему с Бэзилом без всякого приглашения.

Я встретил его в Лондонской библиотеке, ближе к концу дня.

— Идешь к молодым Симмондсам? — спросил он.

— Насколько мне известно, нет.

— Но у них сегодня вечеринка.

— Роджер мне не сказал.

— Он велел мне говорить всем и каждому. Как раз сейчас туда собираюсь. Почему бы тебе не присоединиться?

Мы взяли такси, за которое заплатил я, и поехали на Виктория-сквер.

Как вскоре выяснилось, Роджер с Люси вообще никого не ждали. Роджер теперь днем ходил на работу, заседал в каком-то комитете (они занимались поставками Красной армии в Китай);[85] он только что вернулся домой и был в ванной. Люси слушала шестичасовые новости по радиоприемнику. Подняла голову и спросила:

— Не возражаете, если я посижу еще минутку? Может, что-то передадут о забастовке докеров в Мадрасе. Роджер сейчас выйдет.

Выпить она нам не предложила, и тогда Бэзил спросил:

— Может, пойду и посмотрю, где там у вас виски?

— Да, конечно. Как глупо с моей стороны. Вечно забываю. Кажется, в столовой что-то есть.

Он ушел, а я остался с Люси в гостиной. Будучи на шестом месяце беременности, она сидела совершенно неподвижно и слушала голос диктора. «Даже Роджер был вынужден признать, что это пролетарский поступок», — скажет она позже. Живота заметно почти не было, но лицо поражало какой-то особенной бледностью и сосредоточенностью, углубленностью даже, точно она прислушивалась к себе, — встречается такое у женщин с первой беременностью. Через звуки радиоприемника я расслышал голос Бэзила, раздававшийся откуда-то сверху:

— Роджер? Где у тебя открывалка?

Когда диктор заговорил о ценах на акции, Люси выключила приемник.

— Из Мадраса ничего, — сказала она. — Но, наверное, вы не интересуетесь политикой.

— Не очень, — ответил я.

— Лишь немногие из друзей Роджера интересуются.

— Да и сам он тоже не испытывал особого пристрастия, до недавнего времени, — заметил я.

— Думаю, просто молчал об этом, видя, что людям неинтересно.

Это не лезло ни в какие ворота — получалось, будто она знает Роджера лучше меня; к тому же я до сих пор отходил от беспощадной скуки, навеянной двумя последними встречами с ним.

— Сделаете нам всем огромную услугу, если пристрастите его к этой штуке, — сказал я.

Не всегда приятно признавать, что твое хамство не встречает сопротивления. Но именно так среагировала на мою последнюю ремарку Люси. Просто сказала:

— Знаете, мы сейчас уходим. В театр в Финсбери, там начало в семь.

— Страшно неудобно.

— Но для рабочих в самый раз. Они же встают гораздо раньше, чем мы.

Роджер и Бэзил спустились к нам с напитками.

— Мы сейчас выходим, — сказал Роджер. — В Финсбери дают «тракторную трилогию». Почему бы вам тоже не пойти? Уж одно-то свободное местечко наверняка найдется, верно, Люси?

— Сомневаюсь, — ответила она. — Там всегда битком.

— Да мне не очень-то и хочется, — сказал я.

— Тогда присоединяйтесь к нам позже в кафе «Рояль».

— Что ж, можно, — ответил я.

— А о чем вы тут с Люси говорили?

— Мы слушали новости, — сказала Люси. — Из Мадраса по-прежнему ничего.

— Возможно, получили приказ не освещать эти события. Би-би-си в кармане у Ай-ди-си.

— Ай-ди-си? — спросил я.

— Имперский колледж обороны.[86] У них открылся какой-то новый криптографический отдел по последнему слову науки и техники. По уши влезли в дела Ай-си-ай и нефтяных компаний.

— Ай-си-ай?..

— Имперский химический трест.[87]

— Роджер, — сказала Люси, — нам действительно пора, иначе не успеем перекусить.

— Хорошо, — сказал он. — Тогда до встречи в кафе.

Мне хотелось, чтоб Люси сказала что-то ободряющее.

И она сказала:

— Мы будем там около одиннадцати. — И принялась искать свою сумочку среди ситцевых подушек.

— Сомневаюсь, смогу ли, — пробормотал я.

— На машине? — спросил Роджер.

— Нет, я отослала водителя. Дергала его весь день.

— Тогда вызову такси.

— И мы сможем подвезти и высадить по пути Бэзила и Джона, — сказала Люси.

— Не стоит, — пробормотал я. — Поезжайте вдвоем.

— Мы поедем через Аппенродтс, — заметила Люси.

— Мне не по пути, — сказал я, хотя это означало, что они будут проезжать рядом с Сент-Джеймс, куда я направлялся.

— А я приду и буду любоваться, как вы поедаете сандвичи, — сказал Бэзил.

Этим и закончилась первая наша встреча. Я ушел с каким-то нехорошим чувством; особенно не понравилось, как она назвала меня по имени и не стана настаивать, чтоб я присоединился к ним позже. Любая обычная девица, много о себе воображающая, держалась бы более отчужденно, называла бы меня «мистер Плант» и никак иначе, и тогда бы я чувствовал себя в своей тарелке. Но Люси была безупречна.

За свою жизнь я навидался немало молодых жен, делавших одну и ту же ошибку. Они или пытались установить особые доверительные отношения с друзьями своих мужей, полагая, что тем самым защищают неприкосновенность своей территории и укрепляют супружеские отношения, или же придерживались старорежимных подходов, старой истины, что «встречают по одежке, провожают по уму», и старались обращаться с новыми кандидатами в друзья семьи в строгом соответствии с их заслугами. Похоже, что Люси эти опасности не грозили. Я часто приходил в неурочный час, даже бывал груб, но, как один из друзей Роджера, воспринимался ею как член его семьи; мы демонстрировали недостатки, которые ей не дозволялось исправлять; имели право являться к ним в дом без приглашения и кричать с требованием немедленно найти открывалку; могли запросто присоединиться к молодоженам за ужином. Вопрос вторжения тут не поднимался. Просто, по ее мнению, мы были неразделимы, не существовали каждый в отдельности. То был, как я уже говорил, безупречный и одновременно весьма провокационный подход. И на протяжении последующих нескольких дней я вдруг обнаружил, что трачу просто невероятное количество времени — и это вместо того чтоб работать — на размышления о том, как изменить подобное отношение, в особенности к себе.

Вскоре я сделал первый ход — пригласил их с Роджером на ленч, — хотя был уверен, что никто из друзей — ни один из тех, от которых я хотел бы отмежеваться, — никогда бы не решился на подобный шаг. Я сделал это с соблюдением всех формальностей, пригласил за несколько дней в письме к Люси, понимая, что все это станет большим сюрпризом для Роджера. Он позвонил мне и спросил: