В то время, когда Муравьев посетил Париж, аббат Грегуар пользовался устойчивой репутацией «цареубийцы» и сторонника «узурпатора». И то, и другое было по меньшей мере незаслуженно, но и тем, и другим Грегуар был обязан своей политической активности, которую он развил с первых же дней Реставрации. Среди парижского чтения Муравьева, вероятно, была нашумевшая брошюра Грегуара «О французской конституции 1814 года». Историю ее появления на свет Муравьев знал из ее же содержания.
4 апреля 1814 г. в один день была состряпана так называемая Сенаторская конституция, и на следующий день она была принята без всякого обсуждения, несмотря на то что сенаторы Грегуар, Гара и Ланжюинэ были против ее принятия. Их мнение не только не было принято во внимание, но было скрыто от общества. 7 апреля «Moniteur Universel» писал: «Комиссия сделала свой доклад 5 апреля в восемь часов вечера, дискуссия имела открытый характер, и Конституция была принята единодушно»[541]. Грегуар в специальной брошюре предал эту историю гласности. Ее эффект был ошеломляющим. В течение нескольких недель «О французской конституции 1814 года» выдержала четыре издания. «Франция, – саркастически писал Грегуар, – единственная цивилизованная страна, где в течение трех дней составляется, обсуждается и принимается конституция». Автор требовал широкого и гласного обсуждения столь важного документа, аргументируя это тем, что Париж – это еще далеко не вся Франция.
В этой же брошюре Грегуар излагал свое политическое кредо, которое практически не изменилось за четверть века. «Слово Суверен, – продолжает он, – плохо растолкованное в наших словарях, может применяться только к нации, потому что нация принадлежит только сама себе. Суверенность есть ее основная, неотъемлемая собственность, которая не может принадлежать ни одному человеку, ни одной семье. Из этого принципа вытекает та истина, что все общественные должности, созданные для общей пользы, начиная с низших и кончая самыми высшими, не могут становиться собственностью тех, кто ими облечен. Таким образом, короли, государи, сенаторы, судьи и т. д. – все те, кто делегирован народом, ответственны перед ним и в случае необходимости сменяемы»[542]. Грегуар подробно перечисляет недостатки Сенаторской конституции и предлагает свои поправки к ней. Суть его возражений сводится к тому, что «принятая» конституция не учитывает того реального прогресса, который произошел в политической жизни Франции с начала революции. Он требует, чтобы сенаторы назначались не королем, а законодательной ветвью власти, чтобы должности не наследовались, чтобы сенаторы и депутаты во время действия их мандатов не занимали общественных должностей. Он требует также свободы прессы, свободы личности и неприкосновенности жилища. Летом 1815 г., во время наступления ультрароялистов и выборов в «бесподобную» палату, идеи Грегуара получили особую актуальность.
Другой парижский знакомый Муравьева аббат Эмманюэль-Жозеф Сийес (1748–1836), как и аббат Грегуар, одним из первых перешел на сторону третьего сословия. Однако в отличие от Грегуара Сийес не был блестящим оратором. Качествами публичного политика он, видимо, был наделен в минимальной степени. Его яркий психологический портрет содержится в мемуарах Талейрана: «У Сийеса в высшей степени сильный рассудок, сердце его холодно и душа робка; непоколебима лишь его голова. Он может быть бесчеловечен, потому что самолюбие помешает ему отступить, а страх удержит в преступлении. Он проповедует равенство не из-за филантропии, а из-за жестокой ненависти ко власти других. Однако нельзя сказать, чтобы он годился для осуществления власти, так как он не мог бы чувствовать себя хорошо во главе ни одного правительства, но он желал бы одухотворять его мысли, и притом обязательно один. <…> Страх – единственное чувство, оказывающее на Сийеса истинное влияние. В Конвенте он боялся смерти; с тех пор им владеет боязнь мести Бурбонов. <…> Сийес может возглавлять мнения, но он не может быть главой партии. Его ум надменен, но не деятелен»[543].
В 1792 г. Сийес председательствовал в Конвенте, в 1793 г. голосовал за смерть короля. Поданная им при этом реплика: la mort sans phrases[544] – стала крылатой. Однако в годы Террора Сийес, не покидая большой политики, держался крайне осторожно. Его поведение хорошо охарактеризовал Робеспьер, назвав его однажды «кротом»: «Аббат Сийес, – говорил он, – не проявляет себя; но он не прекращает действовать в кулуарах Конвента, он всем руководит и все подрывает; он показывается из-под земли и исчезает; он создает фракции, приводит их в движение, натравляет одних на других, а сам держится в стороне, чтобы затем пожать плоды, если позволят обстоятельства»[545]. После падения Робеспьера Сийес снова вышел на свет. Он входит в Совет пятисот. Незадолго до падения Директории становится одним из директоров. Помогает Бонапарту свергнуть свою же власть. Затем становится одним из трех консулов, рассчитывая, что Первый консул будет «шпагой» в его руках, но Наполеон удалил его, пожаловав графским титулом и поместьем. На этом политическая биография Сийеса прервалась.
Однако его идеи продолжали жить и оставались актуальными для нового поколения французских либералов. Сийес прочно зарекомендовал себя как идеолог третьего сословия. В самом начале революции получила широкое распространение его брошюра с длинным и характерным названием: «Что такое Третье Сословие? – Все. – Чем оно было до сих пор в политическом отношении? – Ничем. Чего оно добивается? – Быть чем-то». Эти знаменитые слова были своего рода паролем первых дней революции. В этой же брошюре содержалось и очень важное определение нации. Современный исследователь А. В. Тырсенко пишет: «Теоретические построения Сийеса подвели его вплотную к определению понятия “нация”. “Что такое нация? Это объединение людей, подчиняющихся общему для всех закону и представленных общими законодателями”. Иными словами, нация – это не только совокупность производителей, как ее ранее понимал Сийес, но одновременно и политическое объединение граждан, равных в правах и выражающих свою волю через политических представителей. В этом определении нации, ставшим классическим, Сийесу удалось соединить либеральную идею о многообразии частных интересов с принципом политического единства, гарантированным единым национальным представительством»[546].
Как и аббат Грегуар, Сийес воплощал в жизнь идею единой и неделимой Франции. Однако, отрицая на словах федеративное устройство, он в действительности предвосхитил будущие идеи Б. Констана и Мадам де Сталь о принципах федерализма на основе нового территориального деления Франции на департаменты[547]. «Это административное деление должно было иметь геометрическую (то есть рационалистическую, а не унаследованную в силу исторической традиции) форму, о которой говорили еще просветители, при том, чтобы каждая часть территории относилась к целому, как свободный человек к суверенной нации»[548]. Департаменты, управляемые муниципальными властями, должны были посылать своих представителей в центральную власть. Таким образом, отвергалась якобинская идея безграничного народного суверенитета, восходящая к Руссо. Эти идеи в преломлении Б. Констана позже лягут в основу конституции Муравьева.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});