– Если бы я вдруг услышала шум мотора, – думала она, – и он бы все приближался и приближался, слышен был бы сначала у Миссии, потом у Амигос, потом на нашей лужайке, и ближе, ближе…
И если бы это был Билли, Билли, который и не думал уезжать за море!..
ГЛАВА XXI
Звук, хотя и отдаленный, но в значении которого нельзя было ошибиться, заставил вдруг ее сердце остановиться, потом забиться безумными толчками. Она выпрямилась на стуле, вся – напряженное внимание.
Это был шум автомобиля, и он приближался к ранчо!
Вот он застучал по мостику, захлюпал по грязи на дороге у Миссии. Ближе… ближе…
Жуанита дрожала, белее мела. Он возвращается!
Автомобиль остановился у сада. Жуаните с ее места его не было видно, но она угадывала это по звуку. Затем она услышала быстрые мужские шаги по плитам патио.
Как во сне, она вышла из патио, и торопливо вошедший туда же из сада мужчина увидел ее в широко открытой двери под аркой, ярко освещенную солнцем, бледную, в нерешимости, трепещущую от волнения.
Но этот мужчина, стоявший перед ней и успевший услышать, как она прошептала имя Билли, не был Билли. Это был Кент Фергюсон. Сильное душевное волнение выражалось на красивом смуглом лице, так хорошо ей знакомом.
– Вот вы где! Наконец! – сказал он, задыхаясь.
Он взял обе руки Жуаниты и наклонился к ней, не в силах больше вымолвить ни слова.
– Мне казалось, что эта дорога никогда не кончится, – сказал он, наконец.
– О, Кент, Кент, я в таком горе! – пролепетала Жуанита, прижимаясь к нему, с внезапной уверенностью, что он принесет ей избавление.
– Я была так одинока… я заварила такую кашу, Кент! Они прошли в погруженную в полумрак комнату, где спал ребенок, а по стенам висели полки с книгами Жуаниты, где над старинными испанскими распятиями была приколота большая ветка с кроваво-красными ягодами.
– Кент, я думала, что это Билли. Я услышала автомобиль еще издалека. – Ей не хотелось, чтобы Кент знал, что Билли бросил ее здесь, что она с тоской ждет его.
– Если бы вы знали, как я рада видеть вас! – продолжала она поспешно. – Мне хотелось увидеть кого-нибудь, поговорить с кем-нибудь. А вы, вы поймете… Мы не виделись с того дня, как были вместе здесь, на ранчо. Целый год.
Они все еще стояли оба, глядя друг другу в глаза, и Жуаните показалось, что этот человек был и гораздо старше, и в то же время странно моложе того Кента, который был здесь с нею год тому назад.
Он похудел, был серьезнее, но и какая-то умиротворенность была в его лице, какая-то ясность сменила прежнее беспокойство. То ласковое выражение, которое она так любила и так редко видела, теперь, казалось, не покидало его лица. В его голосе была странная нота жалости, когда он сказал:
– Нита, вы теперь еще красивее, чем были!
Это была правда. Она вся искрилась надеждой, доверием, радостью, по которой так изголодалась в эти бесконечные грустные дни.
– Я, кажется, похудела, – заметила она. Но все это говорилось и слушалось машинально, а глаза их не отрывались друг от друга, словно не могли наглядеться досыта.
Затем они вышли на патио и сели на старую скамейку, на солнце.
На Жуаните было одно из ее старых школьных платьев, черное, гладкое, с круглым вырезом у шеи и воротником из испанского кружева. Глаза ее горели, как голубые огни, под темными бровями, а волосы окружали голову золотым сиянием.
Кент не замечал отдельных черт ее красоты. Все тонуло в одном общем ослепительном впечатлении. Вот она снова так близко от него, Жуанита на старом ранчо, прелестное дитя и женщина вместе. Это было главное.
Стройные руки, юная грудь под гладким черным платьем, сочетание прелестной серьезности, стремительности и жизнерадостности, яркие краски – все это можно было встретить и у других женщин. Но эта была для него единственной женщиной в мире.
– Билли здесь нет, – сказал, а не спросил он.
Она посмотрела на него подозрительно, и щеки ее немного побледнели.
– Нет. Сейчас нет. – Она гордо остановилась. К чему объяснять?
– Как вы узнали, что я здесь?
– Догадался чутьем. А, приехав в Солито, узнал, что вы уже несколько недель дома.
Опять это странное сожаление в голосе, этот участливый взгляд.
– Вы знали, что отец Билли умер?
Жуаните хотелось отвлечь его внимание от себя.
Его удивленный взгляд был ответом. Он был так удивлен, что не мог выговорить ни слова.
– Старик Чэттертон?!
– Да. Скоропостижно. Через два-три дня после нашей свадьбы. Билли… Билли был дома, когда он заболел пневмонией и умер. Но, вероятно, все же это было последствием того падения из автомобиля.
– Кэрвуд Чэттертон умер, – повторил Кент, все еще как будто не представляя себе этого. – Странно, сегодня утром у меня вдруг появилось желание поговорить по телефону с редакцией «Солнца». Но я как-то не успел… Я звонил в Сан-Матео, – сказал он с некоторым колебанием. И через минуту, с коротким, но невеселым смешком, значения которого Жуанита не поняла, добавил:
– Но кто-то, вероятно, дежурный телефонист сказал, что дом заперт.
– Бедный мистер Чэттертон, – сказала Жуанита, в которой эти слова оживили воспоминание о нем. – Он был так любезен со мной всегда! Показывал мне гравюры, играл в криббэдж, пока… Она замолчала. «Пока миссис Чэттертон не приехала», – хотела она сказать, но о ней она почему-то не могла вспоминать без боли в сердце.
Кент все еще не опомнился от неожиданности.
– Да, вот так история! – пробурчал он, пристально глядя на Жуаниту, словно подозревая что-то недосказанное за ее сдержанными речами.
– Но, Боже мой, где же вы были все время, Кент, если не слышали об этом?!
Кент ответил не сразу и нахмурился.
– На море. Плавал три недели на торговом судне «Мадлен Ганзен».
– Большое судно? И что это была за экспедиция? – спросила с интересом Жуанита.
– Четыре тысячи тонн, – отвечал он лаконично, с легкой иронией в глазах.
– О! А это… много?
– Не особенно. И там не было радио, так что я не мог узнать новость о смерти старика Чэттертона. Это не была экспедиция, хотя плавание одно время грозило затянуться и привести нас прямо в потусторонний мир. Была скверная погода, и нас потрепало изрядно. Капитан сломал ногу. Развлечений было по горло.
Кент вытянул свои длинные ноги и задумчиво посмотрел на них из-под низко надвинутой шапочки. – Да, это, пожалуй, было самым жутким испытанием в моей жизни.
– Но зачем вы поехали, Кент?
– Не знаю. – Впервые она заметила в нем прежнюю лаконичность и сухость. И минуту оба молчали.
– А теперь вы что будете делать, Кент?
– Съезжу в Балтимору повидать мать… Да, знаете, нашелся издатель для моих рассказов.