Читать интересную книгу Однажды орел… - Энтон Майрер

— Кое-кто ворчит и жалуется. Нас разместили вдоль Рейна. Странные люди эти немцы. Кто-то из них раболепствует, кто-то осмеливается дерзить. Я, наверное, никогда не пойму их. Помнишь, я и раньше думал о них то же самое.

— А как моя рота?

— Настроение солдат отличное, это в неудивительно. Зиммерман оказался хорошим командиром, ты был прав. Конечно, до Ночного Портье ему далеко, но пока претензий к нему нет. Кстати, тебе ведь присвоили «майора», как раз перед подписанием перемирия.

— Да? — буркнул Дэмон без особого энтузиазма и удивился самому себе: его мысли в последнее время были настолько далеки от чего-нибудь подобного, что сообщение Колдуэлла не произвело на него никакого впечатления. Спохватившись, он добавил: — Благодарю вас, сэр, извините, я как-то не думал об этом…

— Меня не благодари. Да и вообще никого не благодари. Если бы война хоть чуть-чуть затянулась, ты, несомненно, получил бы батальон и тебе не пришлось бы брать высоты самому.

— Зим не мог поднять их в атаку, генерал. Да и у меня-то был момент, когда я усомнился в том, что смогу. Этот обстрел шрапнельными снарядами, пожалуй, тяжелейший из всего, с чем мне довелось встретиться.

— Да. Гуро упомянул наш полк в приказе, как отличившийся в этом бою. Тебе предстоит получить второй французский крест, его получат также Рассо, Зиммерман и некоторые другие. Ну, а сейчас наш девиз таков: попасть домой до снега.

— Вы возвращаетесь в Штаты, сэр?

— О, нет, — покачал головой генерал. — Я всего-навсего пользуюсь привилегиями своего высокого звания. В дивизии я не нужен, да и не только в дивизии, сейчас, кажется, вообще никто и нигде не нужен. Поэтому я сам выдал себе семидесятидвухчасовую увольнительную и махнул в Савене повидать Томми, но, прибыв туда, к сожалению, узнал, что ее перевели в Невиль. Маленькая озорница даже не потрудилась написать мне об этом. — Он пожал плечами. — Спартанцы были правы: оставляйте только сыновей. Умерщвляйте всех девочек как можно скорее. — Он достал из кармана пачку сигарет, предложил одну Дэмону и долго нашаривал одной рукой коробок, пока Дэмон не протянул ему зажженную спичку. — Спасибо. Это самое досадное последствие: ты не способен на самое простейшее, самое первобытное движение. Ты никогда не пробовал застегнуть ширинку левой рукой? Блестящее доказательство человеческой неприспособленности. — Колдуэлл проследил за проходившим по палате Брекнером; вокруг прищуренных глаз генерала появилась паутинка топких морщин. — Конечно, не все попадут домой к рождеству, но в течение следующих трех месяцев многие наверняка уже выедут. А что собираешься делать ты, Сэм, когда тебя выпишут?

— Не знаю. Предполагается, что меня пошлют в дом выздоравливающих в Канне… Откровенно говоря, не размышлял над этим.

— Я так и думал.

— Пожалуй, вернусь домой… У меня есть возможность получить работу в банке в городе, где я родился.

— Ясно. — Колдуэлл медленно обвел взглядом всю палату. — А по-моему, тебе стоит подумать о том, чтобы остаться в армии.

Дэмон удивленно уставился на генерала, его рука с дымящейся сигаретой застыла на полпути ко рту.

— Остаться? В армии?

— А почему бы не остаться, это одна из неплохих возможностей. Путь для тебя открыт, и ты далеко можешь пойти, Сэм. Ты завоевал своими делами прекрасную репутацию, тебе присвоено звание майора… Хотя, конечно, существуют и другие факторы, более значительные.

Дэмон рассеянно посмотрел на мирно спящего Уоррентона и его уродливую гипсовую шину и ошейник, на Саскина с его длинными ногами, высоко вздернутыми над койкой и растянутыми с помощью замысловатой системы из тросиков шкивов и грузов.

— Но это же нелепо! — воскликнул вполголоса Дэмон.

— Почему нелепо?

— Для чего оставаться? Какой в этом смысл? Неужели вы думаете, что будет еще одна война? — Мы не гарантированы…

— Не может быть, сэр. — Насмешливо-добродушный взгляд Колдуэлла раздражал Дэмона. — Нет, серьезно, такая война не может не быть последней, — продолжал Сэм. — С ней должно быть покончено раз и навсегда. Такой войны мир больше не вынесет.

Лицо генерала стало серьезным, сосредоточенным.

— Да, не вынесет, это правда, — согласился он спокойным, задумчивым тоном. — И все же человечеству придется пройти через еще одну, возможно и не такую, войну.

Наступила краткая пауза. Лежащие в противоположном ряду Хербергер и Морзе затеяли игру в монеты; они подбрасывали их, стараясь попасть в кружки, которые стояли у них. Когда все монеты кончались, Хербергер подзывал Брекнера, тот подходил, прихрамывая, собирал монеты своей здоровой рукой и возвращал их игрокам.

Опершись на локти, Дэмон устроился поудобнее на подушках и спросил:

— Нет, скажите честно, генерал, неужели вы считаете, что будет еще одна война?

— Боюсь, что да, — спокойно ответил Колдуэлл.

— Но это же безумие! После такой бойни, такого кровопролития, после всего этого… — Дэмон показал рукой на длинные ряды коек с лежащими на них в неестественных позах ранеными, на подвешенные и растянутые с помощью мешочков с песком конечности, на больных, которым ампутировали ноги или руки, на торчащие всюду дренажные трубки; мысленно он охватывал этим жестом и кладбища, где похоронены убитые и умершие, и казармы, и изуродованные блиндажами и окопами поля и сады, и, наконец, бесчисленные мрачные развалины на французской земле. — Нет, — горячо продолжал он, — после всего этого люди будут действовать иначе. Вздорные, не стоящие выеденного яйца международные споры должны будут решаться путем компромиссов, уступок, арбитража или каким-нибудь иным, но мирным путем. Иначе быть не может!

— Дай бог, чтобы ты оказался прав.

— Только так, другого пути не должно быть.

— Да, конечно, — сказал Колдуэлл после короткого молчания. — Я хорошо понимаю тебя. Хочется думать, что люди будут благоразумны, хочется верить в это от всей души… — Придерживая больную руку здоровой, он наклонился вперед, складной стульчик под ним заскрипел. — Но неужели ты искренне веришь, Сэм, что люди перестанут стремиться к наживе, перестанут возмущаться и негодовать, что они освободятся от заносчивости и предвзятости? Разве чувства ненависти и страха им теперь чужды? Нельзя же думать, что сильные мира сего просто так откажутся от захвата и удержания власти, от получения выгод за счет других. Почему это они вдруг должны измениться? Что может заставить их возненавидеть единственные известные им правила игры? Даже в том случае, если они были бы вынуждены изменить что-то, неужели ты допускаешь хоть на одну минуту, что их сограждане согласятся с этим?

Колдуэлл замолчал, его губы сложились в печальную улыбку. Посмотрев в проницательные глаза генерала, Дэмон почувствовал силу его интеллекта, непоколебимую беспристрастность мышления, способность ясно видеть пределы надежд и мудрости; и за всем этим возможность, нет, скорее, даже не возможность, а суровую необходимость сделать в этих пределах все, от него зависящее… Дэмон понимал, что Колдуэлл прав, и на какой-то момент сознание этой правоты вселило в Дэмона смертельный страх. Он закрыл глаза.

— Подумать только, — пробормотал Дэмон, — допустить хоть на одну минуту, что такая бездарность, такой безмозглый человек, как Бенуа, снова получит возможность…

— Да, это мясник и совершенно некомпетентный генерал. Ты прав в своей ненависти к нему. И все же он сделал что мог. То же самое и Фош — никаких проблесков воображения… А что ты скажешь о наших автомобильных промышленниках в Детройте? Война их вообще нисколько не волновала, они долго не хотели поступиться своими прибылями, когда нужно было производить танки, те самые тапки, которые были позарез нужны пам под Суассоном и Мальсэнтерой. Что ты скажешь о них? Рядом с ними старый дурак Бенуа выглядит не так уж плохо.

Дэмон крепко сжал руки в кулаки. «Какой же тогда во всем этом смысл? — хотелось крикнуть ему. — За каким чертом мы все за что-то цепляемся? Зачем нам думать о каком-то будущем?» — Но он ничего не сказал. Его охватило безысходное отчаяние, его разум был в смятении; Дэмон не понимал даже того, что думает обо всем этом сам.

— Дело в том, что допущена масса ошибок, очень многое делалось неправильно, — продолжал Колдуэлл своим монотонным вдумчивым голосом. — Вчера некоторым из нас довелось услышать мнение генерала Першинга. Это строгий, крутой человек, излишне догматичный, а иногда и слишком своевольный и властный. Но он обладает способностью докапываться до самого ядра, до истинной сущности вопроса… Он убежден, что во многом допущены ошибки, что капитуляцию приняли неправильно… На мой взгляд, в этом нет ничего удивительного. Если война велась невежественно, то нет никаких оснований ожидать, что мир будет иным. Фошу не следовало бы вести переговоры в Компьене с гражданскими руководителями, ему нужно было говорить с представителями армии: Людендорфом, Гинденбургом, фон Марвитцем. Капитулировать должна была армия, в противном случае нам следовало бы пересечь Рейн, дойти до Берлина и сорвать с петель Бранденбургские ворота, как поется в песне. Возможно, это и крайность, но в основном Першинг прав, потому что немецкое командование утверждает сейчас, что на полях сражений их армия осталась непобежденной, что капитуляция — результат предательства пораженцев внутри страны. — Колдуэлл замолчал и о чем-то задумался. — Все это заставляет серьезно поразмышлять кое о чем. Особенно о предстоящей зиме. Генерал Першинг считает, что придет день и все начнется сначала.