Читать интересную книгу Портрет незнакомца. Сочинения - Борис Вахтин

Что было дальше, Афанасий Иванович запомнил плохо. Был момент, когда он разговаривал с неизвестно откуда взявшимся народным умельцем Алешей и уверял того, что ничего лучше, чем медная Куликовская битва, он, Афанасий Иванович, не видел никогда, что Алеша сыграл в его, Афанасия Ивановича, жизни, сам, конечно, того не подозревая, необыкновенную роль, секрет, конечно, какую, но благодарность и покровительство Алеше обеспечено, а какую именно роль и как — секрет, секрет, чужая тайна, он, как мужчина, не имеет права, но Алеша отныне — выпьем! да что там! он приказывает — до дна! — всегда к нему пожалуйста, с любым вопросом, нет вопроса! Потом он обсуждал с негром Джоном положение в Никарагуа, причем все, как надо, негру пояснил, просветив того, бедного, полностью, хотя тот пить наотрез отказался, стесняясь, как вслух решил Афанасий Иванович, своих на этот счет ограниченных возможностей. В какой-то отрезок вечера он, как помнил, обнимал в ванной не то Любу, не то Люду, требуя, чтобы та с ним немедленно куда-то ехала и там ему отдалась, но с условием сначала твердо пообещать отдаться и без обмана, иначе он, Афанасий Иванович, ее убьет! А в другой отрезок он стоял с Людой или с Любой — во всяком случае, не с той, что в ванной, а с другой, — на лестнице и горячо, нетерпеливо, гневно убеждал ее стать его женой и поехать с ним в командировку в Бангладеш, где они будут охотиться на крокодилов. Помнил он, что в течение всего вечера рядом с ним появлялась Надя, удивительно нежно и внимательно к нему относившаяся, часто поившая его кофе и не дававшая его никому в обиду, — он помнил смутно какой-то эпизод, когда в расстегнутой до пояса рубашке стоял в дверях другой комнаты и что-то кричал, а молодой человек, волосатый и рукастый, вдруг с криком на него полез, но тут возникла Надя и не только остановила молодого человека, но и вообще выставила того за дверь, несмотря на то, что за окном шумел дождь и гремел гром. Наконец он помнил, что все разошлись и Надя помогла ему раздеться и лечь, села рядом и гладила его по голове, а он целовал эту руку и, кажется, плакал, а она прошептала «бедный мой», и тут ему, расслышавшему ее шепот, стало ясно, что она готова, наконец-то, ему принадлежать, но едва он с восторгом это смекнул и за ее руку схватился покрепче, как почему-то уснул мертвецким сном, как засыпают не столько пьяные, сколько нервно истощенные люди.

Утром Надя разбудила его.

Он с трудом открыл глаза и увидел, что она глядит на него ласково и с улыбкой. Еще не сообразив толком, где он и что к чему, он решил, что сейчас самое время… «Где она спала?» — попытался, придя в себя, понять он. И протянул к ней руку, улыбаясь просительно-победно.

— Афанасий Иванович, быстренько, на работу опоздаете, — сухо сказала Надя, отходя.

На его электронных часах было без двадцати девять, а в девять, как он вспомнил, на заводе директорское совещание и он докладчик…

— Машину вашу я вызвала, — сказала Надя.

Костюм его был почищен, отглаженная рубашка висела на спинке стула, кофе стоял на столике у постели…

Афанасий Иванович брился в машине механической бритвой, недоумевая, откуда у Нади телефон его шофера, и закрывал глаза от воспоминаний, и злость глодала его, и новый, на сей раз решительный шаг созрел в его немного еще пьяном мозгу…

Шаг этот требовал подготовки, так что к действиям Афанасий Иванович был готов не в тот же день, а лишь на следующий. Замышленное так увлекло Афанасия Ивановича, что он не звонил Наде вплоть до того момента, когда готов был полностью и собирался к ней ехать. Она говорила с ним по телефону довольно вяло и неохотно, на его настойчивые расспросы, одна ли она, ответила сердито, что да, одна; а ждет ли кого-нибудь, осведомился Афанасий Иванович и даже дышать перестал; нет, не ждет никого…

— Я сейчас приеду, — сказал Афанасий Иванович.

— А может, не стоит? — неуверенно не то спросила, не то попросила Горюнова.

— Приеду! — твердо сказал Афанасий Иванович, боясь, как когда-то в сторожке при церкви, что Надя расслышит барабанный бой его сердца.

— Ну, коли так уж настаиваете, — с непонятной Афанасию Ивановичу иронией протянула Горюнова. — Валяйте, приезжайте.

Решительный шаг, который намеревался сделать измочаленный Афанасий Иванович, был прост — собрался он нынче же силой овладеть Горюновой, а для того чтобы она не слишком сопротивлялась, подсунуть ей во время ужина хорошенькую дозу сильнодействующего транквилизатора, разведенного заранее в сладком шампанском — ее любимом напитке. День и ушел у Афанасия Ивановича на доставание снотворного, которое он и растворил в шампанском, тщательно закупорив бутылку заново и замотав фольгой горлышко. Афанасий Иванович обдумал все варианты и твердо поклялся в душе исполнить намеченное во что бы то ни стало, даже если Горюнова будет молить о пощаде, угрожать разрывом или даже самоубийством. Он приготовился внутренне к тому, что после этой ночи навсегда расстанется с Горюновой — с живой или мертвой, все равно. Озлобленный, ослепленный желанием, уставший от необычности отношений с Горюновой, Афанасий Иванович Таратута, крупный хозяйственный руководитель, приготовился совершить уголовное преступление, тщательно обдумав все варианты и при любом из них настроившись на непреклонность…

Надя в этот вечер была особенно тиха и печальна, слушала Афанасия Ивановича рассеянно. Как свойственно самовлюбленным и небогатым натурам, он темой разговора часто избирал с Надей (как, впрочем, и с большинством других знакомых) подробности службы, повествуя ей без претензий подряд, кого видел, что сделал, о чем и с кем совещался, какие участки вверенной ему экономической службы завода посетил, что сказал он и что ему кто ответил. Подобный пересказ заурядной повседневности доводил он до мельчайших подробностей, так что мог длить повесть бесконечно, по многу часов, пребывая в уверенности, что его собеседнику должно быть необыкновенно интересно, что сегодня сказал он начальнику финансового управления по поводу оплаты счета за невывезенные контейнеры и что ответил начальник управления, человек, по словам Афанасия Ивановича, неглупый, но лишенный инициативы, не умеющий решать самостоятельно, так что за ним нужен глаз да глаз. Из этих резиновых повествований возникал, однако, довольно правдивый портрет Афанасия Ивановича — опытного и смелого руководителя, каким он и был. Надя обычно к рассказам Афанасия Ивановича прислушивалась очень чутко и всячески их поощряла вниманием и вопросами — редкими, правда, но искренне заинтересованными.

В этот вечер она не спросила его ни о чем и даже избегала на него смотреть. Впрочем, он рассказывал как ни в чем не бывало, попивая коньяк и досадуя лишь, что она не притрагивалась к стоящему перед ней бокалу — пригубила свое любимое шампанское и только.

Прошло часа полтора.

«Пора», — решил Афанасий Иванович, встал, закрыл окно и подошел к Наде, сидевшей на диване. Она подняла глаза, посмотрела на его стиснутые челюсти и сжатые кулаки…

— А может, все-таки не стоит, Афанасий Иванович? — жалобно спросила она.

Он возвышался над ней грозно, как царь Петр над царевичем Алексеем, и так же неумолимо.

— Сядьте, — попросила она. — Ведь я не убегаю…

— Ждать я больше не буду! — хрипло сказал Афанасий Иванович.

— И после этого вы меня женой своей мыслите?

— Мыслю!

— А я — с таким мужем общую жизнь буду строить?! Да?!

— Будешь!

— Стойте! — крикнула Надя. — Афанасий Иванович, стойте! Да оглянитесь вы, горе мое!

И он оглянулся — не из-за того, что она сидела неподвижно и так отчаянно молила обернуться, словно дело шло о ее жизни, но потому, что услышал за спиной довольно-таки сильный шум.

Такие рожи, как те, которые увидел Афанасий Иванович, редко, наверно, встречаются даже в наше время, столь богатое выразительными физиономиями.

Рож было три и принадлежали они трем верзилам, одежда которых, давно уже доношенная до такого состояния, чтобы не нуждаться в чистке и не бояться никакой работы или непогоды, отлично гармонируя с небритостью щек и краснотой глаз и носов, сообщала об этих незнакомцах все то, что не в силах рассказать ни паспорта, ни характеристики с места работы. Перед Афанасием Ивановичем находились несомненные алкаши, несомненно лишенные понятий о дуэльном кодексе и видом своим заставляющие интеллигентных людей думать о милиции, прокуратуре и даже принудительном труде. Перед ним стояли типичные, одним словом, с виду громилы, и хотя Афанасий Иванович не был трусом, и, пожалуй, смог бы, как он мгновенно прикинул, одолеть одного из них, но не трех, а он не был и камикадзе, давно и твердо усвоив заповедь, что с голыми руками против танка не попрешь, хотя к хору, воспевающему безумство храбрых, присоединяться надлежит без колебаний. Поняв, что силы неравны и положение в случае драки безнадежное, Афанасий Иванович молча сел.