Моментом наивысшего напряжения неведомой мне игры было бегство рабочих с Оберры. Весь вопрос упирался в одно: было ли оно преднамеренным или самопроизвольным. Если все подстроено, то у меня нет никакой уверенности, что даже теперь я мыслю и действую самостоятельно. В этом случае кто-то заинтересован толкнуть меня на плато Капоэта. Зачем? Идет битва за время.
Если же верно другое предположение, то случайное приключение на черной реке разбило чьи-то тщательно продуманные планы… Рабочие, гонимые ужасом, сбежали; я поехал в Джубу, случайно (именно случайно) разговорился с рабочими… И вообще, в этом случае мое решение прекратить разведку Оберры получает какое-то обоснование. Итак, вновь передо мной стояла жестокая дилемма. Порочный круг замкнулся. Оберра или Капоэта? Только теперь выбирать еще труднее. Ошибиться — значило не только потерять себя. Неверное решение — и я вновь превращаюсь в слепого робота, в орудие врага. Эта мысль была нестерпимой.
Но порой мне начинало казаться, что бегство с Оберры — случайность. Не мог же Махди рассчитывать на встречу с химерическим созданием. Она, безусловно, была непредвиденной… Да и надобности в ней не было. Он мог в любой момент отослать рабочих и объяснить мне их бегство любой другой причиной.
Увлекаясь, я постепенно разматывал нить предположений, и она уводила меня довольно далеко. Тогда я пытался обосновать противоположную точку зрения. И тут не ощущалось недостатка в якобы разумных и веских доводах. Ведь могло быть, что Махди только воспользовался подвернувшимся случаем, чтобы осуществить заранее предусмотренное бегство… Зачем? Здесь тоже все сводилось к одному: борьбе за время. Меня хотели сбить с правильного пути, что тоже, в конечном счете, вело к потере времени.
Наконец все вообще могло оказаться фантазией!
Строго говоря, у меня не было никаких прямых доказательств неблаговидного поведения Пирсона, Махди или кого бы то ни было другого.
Они могли оказаться вполне порядочными людьми. Такую возможность тоже нельзя было отбрасывать. Я чувствовал, что сойду с ума, если не разрублю этот узел.
И я решил добиться правды с револьвером в руках. Это было отличное решение! Другого выхода я не видел….
Но я и здесь опоздал. Где-то сзади грохнул выстрел. Моя голова взорвалась, как пороховая бочка. Вспыхнуло и погасло желтое пламя. Резкое удушье полоснуло по горлу. Я упал, попытался подняться…
* * *
Я стоял по колено в воде. Течение уносило подстреленную дрофу туда, где дрожали в красноватом тумане темные метелки тростника. Все еще ничего не понимая, я провел ладонью по затылку и поднес ее к глазам. Она была мокрой, но и только. Крови не было.
Но в меня же стреляли!
Что со мной было? И куда все это ушло?
Шатаясь, я выбрался на берег. Вот и моя одежда, брошенные ружья, патронташи…
На Махди я наткнулся совершенно неожиданно. Он лежал, уткнувшись лицом в камыши. Раскинутые руки его напоминали перебитые крылья. Я сразу же увидел на его спине глубокую красную рану. Осторожно перевернул его и прижался ухом к груди. Все было кончено.
Кровь стучала в моих висках то нарастающей, то затихающей болью. Постепенно возвращалось сознание.
Значит, ничего не было! Ни беседы с Махди в покинутом лагере, ни приготовленного им завтрака, ни встречи с рабочими в Джубе. Ничего не было. Откуда же я знаю тогда о жизни Махди, кто рассказал мне об его отце-мухтаре? Или все только иллюзия, бред? А может, я знал об этом раньше, слышал от Пирсона, но не обратил внимания, забыл? Теперь же все это всплыло, вплелось в больное видение.
Как слепой, продирался я сквозь болотные травы, проваливался в ямы, подминал под себя мясистые стебли.
«Ничего не было!» — эта мысль не оставляла меня.
Я вышел несколько правее лагеря и, пока шел к нему вдоль верхней террасы, увидел несколько старых воронок. Они были сухими. Вода в ямах пригрезилась, как и все остальное. Поэтому я не удивился, когда нашел лагерь таким же, как и оставил его, уходя на охоту. Все были на месте. Хавзи спал, Умго и Рахман играли в кости. Нгамо чистил ружье. Не хватало только Махди. Он навсегда остался на берегу черной реки.
Молча прошел я в свою палатку и упал на постель. Я проспал тогда трое суток.
Потом я понял, что все со мной случившееся вызвано каким-то сильным наркотическим ядом. Может быть, ящер разбрызгивал в полете какую-то адскую эмульсию… Не знаю. Иногда я даже сомневаюсь, был ли он вообще. Но симптомы очень напоминают отравление. Сначала яркие картины и обостренное восприятие, незаметно сменяющееся лихорадочным возбуждением. Потом страх, мрачная подозрительность и депрессия, чередующаяся с кошмаром. Жестокое беспокойство, неуверенность, метание от крайности к крайности. И все это сопровождается странной раздвоенностью, позволяющей видеть себя как бы со стороны, оценивать со стороны свои несуществующие поступки.
Говорят, что аналогичные явления вызываются гашишем, некоторыми препаратами строфанта. Но отравление гашишем или строфантом длится долгие часы, мои же видения промелькнули в течение секунд. Больше минуты я вряд ли смог бы пробыть в воде, точнее, под водой. Я уже и так начал захлебываться.
…Вот и все о моей встрече с конгамато. А на Оберре я пробыл еще около года. Конгамато я больше не встречал. Что же касается нефти, мы все-таки нашли ее. И именно на Оберре. Отличная нефть! Нафтеновая. Малосернистая. Но это уже другой рассказ.
БУНТ ТРИДЦАТИ ТРИЛЛИОНОВ
НЕОЖИДАННЫЙ ПОВОРОТ
Владимир Николаевич Флоровский,
ассистент университета
Еще три дня, и я ухожу в отпуск. Через каких-нибудь восемьдесят часов я буду уже смотреть в круглое окошко самолета. Земля превратится в макет, по которому неторопливо поплывет крестообразная тень… Если, конечно, не будет облачности. Хорошо бы сегодня разобрать все бумаги, отправить в журнал уже готовую статью, отослать рефераты, ответить на письма. Хорошо бы!
Весь окружающий мир уместился в перевернутом виде на боку пузатой колбы и притих перед грозой.
С высоты двадцать первого этажа автомобили кажутся игрушками, а люди — муравьями. Серые прямые ленты дорог, строгие квадраты и прямоугольники зелени. Если пройдет дождь, то даже сюда, на такую высоту, долетит запах мокрого каштана… Но о дожде можно только мечтать. Вернее всего, опять небо блеснет зарницами, прогрохочет дальний гром, и тучи пройдут стороной. Вот уже целую неделю город изнывает от августовского солнца.
Окна и двери в университете распахнуты настежь. Но это мало помогает. Работать все равно тяжело. Мозги размякли, как разогретый на солнце асфальт. Я снял пиджак, включил вентилятор и постарался удобнее устроиться в кресле. Но вскоре поймал себя на том, что уже несколько минут читаю одну и ту же страницу отчета. Захотелось пить. Решил спуститься в буфет и взять бутылку холодного молока или пива.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});