Читать интересную книгу Второе дыхание - Александр Зеленов

Подъехали к заводскому Дворцу культуры. Здесь состоялась гражданская панихида и говорились речи. Выступали и от рабочих, от цеха, где был покойный начальником, и от руководства завода. А еще от городского и районного Советов, от райвоенкомата и от райкома партии. Здесь-то я и услышал впервые, что работать начал на этом заводе Василий Андреевич до войны еще, слесарем, а закончил начальником самого крупного цеха. Что, начав войну взводным, закончил ее боевым комбатом, затем был заместителем командира полка и имел воинское звание подполковник. А еще он депутатом районного Совета был.

Здесь, во Дворце, снова пришлось мне увидеть Васянину с дочерью. А потом и на кладбище я их видел вдвоем.

...Вот уж и гроб на веревках спустили, стали бросать горсти земли. Сразу взялись в четыре лопаты — и смерзлые комья заколотили о крышку, стукая коротко, тупо и страшно.

И все время не отпускала меня, давила одна только мысль, что он, Василий Андреевич-то  в м е с т о  м е н я  там лежит, не его, а меня сегодня были должны опускать в эту страшную яму, забрасывать мерзлой, со снегом, землей... И когда музыканты прижали к своим посинелым губам настывшую медь и траурная мелодия всколыхнула могильную тишину кладбища, разнося по окрестностям погребальную грусть, в груди у меня вдруг тоже подтаяло, и горячая влага хлынула, подступила к глазам...

И опять неотвязная мысль: не его, а меня хоронят. Это по мне безутешно рыдают трубы, разрывает сердце траурная музыка.

Завалили могилу венками, живыми цветами...

С кладбища возвращался я, словно отравленный.

16

Время шло. О Василии Андреевиче, о его нелепой гибели поговорили, потом забыли, как и о многом забывают на этой земле.

Жизнь вновь потекла по своему руслу, будто и не жил на свете Василий Андреевич. Так же по ночам тревожили загородную тишину печальными криками электрички. Так же каждое утро люди, занятые своим будничным, повседневным, просыпались, спешили на работу. Так же гудел, грохотал, ни на минуту не останавливаясь, завод, где работал Василий Андреевич, только теперь уже вместо него был поставлен другой начальник...

Каля справила по покойному сорочины. Позвали и нас с Зинаидой. Жорка плакал за столом, напившись. Плакала тетя Поля. А потом даже их уже не тревожило, зачем родился и жил на свете и почему погиб человек. Жизнь ведь не позволяет подолгу оглядываться на прошлое, мчится только вперед. И люди спешат вперед вместе с нею, веруя, уповая, надеясь, что все у них в будущем, впереди, и редко позволяя себе остановиться, перевести дыхание, оглядеться вокруг, поразмыслить над участью тех, у кого уже все позади, все в прошлом...

Впрочем, был один человек, которому мысли о гибели Василия Андреевича все еще не давали покоя. В душе у этого человека шла не прекращавшаяся ни на мгновение работа, сложная, напряженная. Человеком этим, как нетрудно догадаться, был я сам. Я все время решал для себя непростой вопрос: для чего родится и живет человек. Василий Андреевич, видимо, знал этот «секрет», а мне он пока не давался.

...Осенью я поступил в институт. И вот когда у нас начались занятия, из районной прокуратуры на мое имя пришла повестка. Мне предлагалось срочно явиться к какому-то Яковлеву.

По дороге я и так и сяк принимался вертеть повестку, гадая, зачем им понадобился, но там просто указывался адрес, номер комнаты, «к тов. Яковлеву» — и все. Не было даже «статьи УК», по которой, как в прошлый раз, меня грозились привлечь к ответственности за неявку.

Неужели в прокуратуре дознались, что мы живем без прописки? Но кто им мог сообщить, кроме Кали! При ссорах она, случалось, не раз угрожала нам.

Словом, шел я и чуточку дрейфил. Но, к моему удивлению, Яковлев оказался совсем не страшным. И даже, не старым, как я себе представлял. Приветливо поздоровался, взял у меня повестку и пригласил садиться. Заметив, что я уселся на самый краешек стула, спрятал улыбку, придвинул мне сигареты: курите, — а сам стал копаться в «делах».

Было совсем непохоже на то, что меня собираются здесь штрафовать и вообще наказывать.

Вот он нашел наконец-то нужную папку, глянул в нее и осведомился, не говорит ли мне чего-нибудь фамилия «Кашпур».

Такая фамилия мне ровно ничего не говорила. Тогда следователь спросил, не напомнит ли мне что-нибудь в таком случае кличка «Вареный».

Это уж был другой коленкор. К Вареному я имел отношение самое, можно сказать, непосредственное, о чем я тут же и рассказал. А кроме того, высказал и сомнения, что терзали меня все время и с которыми я не решился идти в милицию.

Выслушав, следователь привстал и даже слегка кулаком пристукнул. Я понял, какие слова хотел он в мой адрес сказать, и не сказал же он их потому, что, видимо, был хорошо воспитан.

...Да, дело о гибели Василия Андреевича Галкина было затребовано из архива и подвергнуто пересмотру. Выяснилось, что и акт о смерти и медицинское заключение оказались составленными наспех, без участия судебно-медицинских экспертов. Гибель квалифицировалась как несчастный случай на железной дороге. Труп не был осмотрен как следует.

Пришлось начинать все заново.

Произвели эксгумацию, и после тщательного осмотра экспертами был обнаружен след глубокой раны, нанесенной острым и длинным орудием вроде вязальной спицы. Стало быть, это действительно был никакой не несчастный случай. Это было убийство. Причем предумышленное.

Принялись вызывать и допрашивать родственников покойного, устанавливать и разыскивать свидетелей. Разыскали Васянину, установили, что в тот самый вечер Василий Андреевич направлялся именно к ней — шел, чтоб отдать ей деньги на дочь. Обнаружили вот и меня. Именно «обнаружили», потому как личность такая, по данным паспортного стола, проживающей на территории данного района не значилась...

Поблагодарив меня за беседу, за ценные сведения, следователь, однако, предупредил, чтобы с пропиской мы не шутили, все оформляли законным порядком, немедленно.

Вышел я от него с опущенной головой, с повисшими, словно плети, руками.

Значит, предчувствие не обмануло меня. И удар тот бандитский, и смерть под колесами поезда — все это предназначалось не ему, не Василию Андреевичу, а мне. И вот уже более полугода я хожу по этой земле, вместо того чтобы  л е ж а т ь  в ней. А вместо меня там лежит другой. Ведь только простая случайность спасла меня от уготованной мне участи!..

После этого я не мог уж ни думать, ни жить, как прежде.

Жил рядом со мной, через стенку, скромный и мужественный человек со сложной судьбой, у которого в жизни была и большая война, и большая любовь, и большая работа, была тяжелая драма. А я не заметил того, ухитрился мимо пройти, о  с е б е  т о л ь к о  думал. И лишь тогда приоткрылась мне та большая и сложная жизнь, когда уже было поздно...

Был кроме меня и еще один человек, которому мысли о гибели Василия Андреевича не давали покоя, — это была вдова покойного Каля, сильно сдавшая за последние несколько месяцев.

Женщины, которых сама природа наделила способностью проникать в чужие мысли и в особенности в чужие дела, знали о ней, кажется все. И то, как Каля, придя домой с похорон, грела у печки руки, чтоб по поверью не занести домой смерть, а потом заглянула в печь, чтоб не бояться покойника; и то, как прикладывала к сердцу она ком могильной земли, чтоб отлетела скорбь, и потом натирала этой землей против сердца, чтобы не тосковать о покойном. Говорили, что даже хранила она обрезки ногтей, чтоб было чем влезть после собственной смерти на Сионскую гору, в царство небесное. Знали и то, что от завода она получила жилье, и то, как, исходя тоской по погибшему, добиралась она из новой своей квартиры на кладбище и, распростершись ниц на могиле, обхватив затравевший холмик руками, заходилась в надрывном вое. Ее окружали старухи в черном, похожие на монашенок.

Каля жила то в городе, то приезжала в поселок, где у нее оставалась комната и участок земли. Приезжала и, отвлекая себя от горького вдовьего одиночества, принималась копаться в земле, возделывать грядки — выращивала, как и прежде, салат, редис и клубнику. Но что-то мешало ей увлекаться любимым делом, отдаваться ему целиком. Часто я видел ее сидящей, с остановившимся взглядом и мертво повисшими кистями перепачканных землею рук.

Одевалась она с тех пор только в черное. При встречах со знакомыми отворачивалась, кутая лицо, убыстряла шаги, молча проходила мимо. Первой ни с кем старалась не заговаривать, но если уж кто из женщин ее окликал — останавливалась, упирала в землю одичавшие в тоске и одиночестве глаза, на вопросы отвечала тихо, мертвым, перегорелым голосом...

Молодым не дано замечать, как быстро катится время. Напротив, им постоянно кажется, что время тащится слишком медленно. Всего лишь четыре года прошло с тех пор, а мне казалось, целая вечность. Мы снова перебрались в Москву, где мать наконец получила квартиру. Я перешел на пятый курс. Зинаида моя поступила на первый курс медицинского, а Валерка наш осенью стал бегать в школу.