У подножия взгорья он привязал к дереву коня и, по знакомой уже тропинке, начал подниматься в гору. Август нынче выдался теплый, а посему Иван был без купеческой шапки и облачен в одну в белую ситцевую рубаху, подпоясанную рудо-желтым кушаком и светло-коричневого цвета штаны, заправленные в сапоги. Взять ни взять — простолюдин. Правда, сапоги все же говорили, что человек он не бедный, ибо они были выделаны из юфти, мягкой дорогой кожи, в которые деревенские мужики никогда не обувались.
Все ближе и ближе вершина взгорья. Лохматые ветви сосен слегка цеплялись за Ивана, порой приходилось их откидывать, но он не спешил на маковку горы, стараясь подольше сохранить в памяти и эту узенькую тропинку, усеянную опавшей хвоей, и сами деревья, среди которых попадались и березы, как бы в насмешку патлатым елям и соснам, удивляя лес своей изящной стройностью и изумрудной листвой.
А вот и вершина… Но что это? У молоденькой березки стояла в алом сарафане русоголовая девушка с вьющимися волосами, перехваченными рдяным налобником[151].
Иван застыл на месте. Боже мой! Да это же Глаша! Она стоит к нему боком, прислонившись к березке, и о чем-то раздумывает, не глядя на заречные дали.
У Ивана захолонуло сердце. Он явно не ожидал увидеть здесь Глаши, и теперь не знал, что ему делать. Ведь еще несколько минут назад, он не захотел встречаться с девушкой, и вдруг она здесь, буквально в пяти шагах. Не лучше ли тихо уйти, иначе встреча с Глашей может принести непредсказуемые последствия. И Иван уже собрался осторожно удалиться, но девушка, словно почувствовав его, повернула к нему свое лицо.
— Я так и знала… я так и знала, что вы сегодня придете на взгорье, — обрадовано и взволнованно произнесла она.
Иван подошел к девушке, поздоровался, а затем спросил:
— Знала?
— Еще ночью я … Я не спала и вдруг увидела вас, Василий Егорович, как вы ехали на коне, а затем стали подниматься на взгорье. Не верите?
— Верю, Глаша. И ты решила меня встретить?
— Да я…
Лицо девушки вспыхнуло алым румянцем.
— Да я…Я сюда каждый день теперь прихожу.
— Каждый день? Но зачем?
Девушка совершенно не умела врать, а посему, смотря прямо в глаза Ивану, честно призналась:
— Запали вы в мое сердечко, Василий Егорович…Простите меня, ради Бога!
Иван утонул в ее широко распахнутых лучистых и нежных глазах, и теплая волна, казалось, захлестнуло его сердце.
«Она влюблена. Это хорошо и плохо: он может не сдержать себя и тогда…»
— Да за что же тебя прощать, Глаша?
— Ну, как же? Разве вы сами не ведаете, что простая девушка из деревушки даже во сне не может о богатом московском купце грезить.
— Чепуха все это, милая Глаша. Не только купец, но и дворянин может выбрать себе суженую даже из крестьянок.
— Правда?
«Господи! Ее глаза могут свести с ума. Как хочется обнять и страстно поцеловать эту чудесную девушку, но он должен задавить в себе свою похоть. Обязательно задавить, ради спасения Глаши».
— Правда, Глаша.
Иван слегка коснулся ее мягкого, округлого плеча и предложил:
— Давай опять рекой и озером полюбуемся. В прошлый раз глаз не мог оторвать. Какие же здесь красоты!
— Давайте, Василий Егорович Здесь можно стоять часами и все равно не наглядишься… А знаете, — девушка кинула на Ивана задорный взгляд, — вы еще не видели наши Нелидовские озера. Отсюда их не приметишь, они прямо за Ветлугой, но их загораживают заросли, а на челне к ним легко можно пробраться. Я туда нередко с тятенькой плаваю рыбу ловить. Там такая красота![152] Хотите посмотреть?
— Вплавь поплывем? — улыбнулся Иван.
— Почему же вплавь? У меня челн на берегу с веслом стоит. Не забоитесь?
— Это с тобой-то, Глаша? Да хоть на край света!
— Ой… Как я рада, Василий Андреевич. Какой же вы дивный.
Глаза девушки были заполнены счастьем, и тогда Иван вытянул из кармана небольшую коробочку, облаченную красным бархатом.
— Ты уж извини, Глаша. В прошлый раз я предлагал тебе золотые сережки купить, а ты отказалась. И все же я хочу тебе их подарить. Раскрой коробочку.
— Какие красивые! — ахнула девушка. — Такие только царевны носят.
Глаша приложила сережки к мочкам ушей и вздохнула:
— Жаль, что зеркальца нет.
— Дома можно посмотреться?
— Дома?.. Да вы что, Василий Егорович? У нас во всей деревне нет ни одного зеркальца.
— Да ты выходит, Глаша, даже своего лица не знаешь.
— Шутите, Василий Егорыч, — снова метнула на купца задорный взгляд девушка. — В кадушку водицы наношу и посмотрюсь.
— А ведь на самом деле, Глаша, — рассмеялся Иван. — Сам детские годы в деревне жил. Мать, бывало, иногда в кадушку с водой смотрелась, когда молодая была.
Девушка отняла от ушей сережки, уложила их в коробочку и протянула Ивану.
— Благодарствую, Василий Егорыч, но ваш подарок взять не могу.
Но Иван заложил руки за спину.
— Но я ж от чистого сердце. Ты мне, Глаша, взгорье и озеро показала, а я тебе за это скромный подарок преподнес.
— А что маменька и тятенька скажут? Откуда такое сокровище?
— А так и растолкуй.
— Не поверят, милый Василий Егорыч. Осерчают на меня, да еще на худое подумают. Простите, родненький, не возьму.
— Подарок, как бы ты не уговаривала, назад не возьму, Глаша, — твердо высказал Иван.
В глазах девушки появились слезинки, чего особенно терпеть не мог Иван, не привыкший к женским слезам.
— Тогда давай так поступим. Сейчас я поищу бересты, спрячу в нее коробочку и зарою ее под твоей березкой. Пусть это будет твоей тайной, Глаша, а потом, как сердце твое подскажет. Согласна?
Девушка молча кивнула, хотя глаза ее оставались грустными. Иван, конечно же, понял ее состояние души: она не такая уж простушка. Глаша поняла, что сегодняшняя встреча может быть последней.
Спрятав клад под березкой, Иван подбодрил девушку.
— Все будет хорошо, Глаша. Уж ты поверь мне… А про Нелидовские озера не забыла? Подари мне еще одни красоты.
— С большой радостью, Василий Егорыч. Давайте спускаться.
— Подай руку, Глаша. Так мне будет спокойней.
Иван чувствовал трепетную, нежную ладонь в своей руке и испытывал необъяснимую нежность к девушке, которую никогда не переживала его заскорузлая душа. Он должен это ощущение запомнить, надолго запомнить, пока неизбежные оковы не скуют его тело.
У дерева лошади не оказалось, чем был Иван поражен, так как он весьма крепко привязал к сосне Каурку.
— Моего коня кто-то увел, даже узел не развязал. Поводья ножом разрезал.
— Какая беда, родненький, — расстроилась девушка.
— Не переживай, Глаша. Другого коня куплю.
— Да как же, родненький Василий Егорыч! Это же великая беда. Тятенька бы с ума сошел. Где таких денег набраться? Но наши мужики коня украсть не могли, вот тебе истинный крест!
— Чужие? Но с дороги коня не видно.
— Зато было видно из деревни, как вы с угора ехали… Неужели Егоня, о котором я вам сказывала?
— Которая его изба, Глаша?
— Самая последняя перед околицей. Хотите его навестить, родненький?
Глаша (чуткая Глаша) тотчас заметила, как изменилось лицо московского купца. Оно стало суровым и даже беспощадным. Теперь уже перед ней стоял Каин, который никогда никому не прощал, если что-то у него похитили.
— Непременно навещу, Глаша.
— Не ходили бы вы к нему, родненький. Он худой человек, может, и за вилы схватиться.
— Не бойся за меня, Глаша, и прости, что не смог увидеть твои Нелидовские озера. Прощай.
Каин вновь коснулся плеча девушки и быстро зашагал к дороге.
Глаша с тревожным чувством на сердце, проводила его смятенными глазами.
Глава 22
Каин и Егоня
У Егони от удивления желудевые глаза расширились.
— Ты-ы?
— Признал, Левка?
Левка — мужичина здоровенный, рыжебородый, на полголовы выше Каина. В глазах не только изумление, но и опаска.
— Какими судьбами, Каин?
Голос настороженный, с хрипотцой.
Из конюшни, с закрытыми настежь воротами, раздалось лошадиное ржание.
— А Каурка-то меня признал. Как же ты, Левка Рыжак, коня посмел у меня увести?
Левка попытался сочинить легенду:
— Понимаешь, Каин, шел по дороге, да довелось в лесок завернуть. Приспичило. Только нужду справил, а тут конь в пяти саженях. Репу поморщил: никак приблудный, ибо в деревне таких коней не водится. Намедни цыганский табор мужики видели, знать от табуна отбился. Вот я и привел коня на конюшню.
— Ловко ты, Рыжак, баланду травишь.
— Вот те крест! Как на духу.
— Закрой варежку, сволочь! Конь был привязан, значит, хозяин был где-то рядом. Ты даже узел не смог развязать, ножом разрезал. Торопился увезти добычу. И от кого? Гнида!