Читать интересную книгу О героях и могилах - Эрнесто Сабато

– Прямо-таки не верится, сеньор Видаль. Можно вообще потерять веру в человечество.

– Никогда не надо терять надежду, – отвечал я одной из выдающихся фраз сеньора Этчепареборда. «Надо хранить Веру в свою Страну», «Такова Жизнь», «Надо верить в Резервы нашего Народа» – в этих фразах ощущался высокий ранг второго заведующего почтовым отделом «Лос Гобелинос», и ныне, когда он был мертв, они вызывали волнение у его супруги.

– Да, это всегда повторял мне покойный мой муж, – заметила она, подвигая мне сахарницу.

Потом она заговорила о растущей дороговизне. Во всем виноват мерзавец Перон. Этот тип никогда ей не нравился. И знаете почему? Своей манерой потирать руки и усмехаться – ну в точности священник. А ей священники никогда не нравились, хотя она уважает все религии, как же иначе (она со своим покойным супругом были членами Школы Брата Басилио [125]). Затем она выразила свое возмущение по поводу нового повышения платы за электричество.

– Эти люди делают, что хотят, – негодовала она. – Вот, например, приходит сегодня какой-то тип из КАДЭ и устраивает в доме форменный обыск – надо, видите ли, проверить, в порядке ли у нас электроприборы, утюги, обогреватели и прочее. Я спрашиваю вас, сеньор Видаль: разве у них есть право делать обыски?

И тут, подобно тому как лошади внезапно останавливаются и взвиваются на дыбы перед лежащим на дороге непонятным предметом, задирают голову и прядают настороженно ушами, меня всего передернуло от этих слов.

– Служащий КАДЭ? – спросил я, чуть не подскочив на стуле.

– Да, из КАДЭ, – с удивлением подтвердила она.

– В котором часу?

Она подумала и сказала:

– Часа в три пополудни.

– Такой полный? В светлом костюме?

– Да, полный, да… – отвечала она, все более недоумевая и глядя на меня так, словно я болен.

– Но костюм на нем действительно был светлый? Да или нет? – настаивал я, горячась.

– Да… костюм светлый был… наверно, из поплина, какие теперь носят, несолидный, знаете, костюмчик.

Она смотрела на меня так изумленно, что надо было как-то объяснить ей мое поведение, иначе оно могло показаться подозрительным даже этой дурехе. Но как объяснить? Я попытался придумать нечто правдоподобное: заговорил о том, что этот тип мне должен деньги, наплел какую-то белиберду, понимая, что мне никак нельзя сказать правду о причине моей тревоги. А тревога возникла потому, что в тот день, в три часа пополудни, мое внимание привлек толстый господин в костюме из светлого поплина, с чемоданчиком в руке, бродивший у дома № 57 на улице Пасо. Потому, что тот человек мне показался подозрительным, а теперь слова хозяйки пансиона о том, как он обыскивал пансион, подтверждали мое интуитивное чувство, и этого было достаточно, чтобы взбудоражить меня до крайности.

Позже, обдумывая эпизоды, связанные с моим исследованием, я понял, что мое неосмотрительное поведение при упоминании о человеке из КАДЭ и придуманное для хозяйки пансиона объяснение были весьма рискованны.

Их было достаточно, чтобы возбудить подозрения, будь у нее хоть малость ума.

Однако с трудом возведенное мною здание не должно было обрушиться из-за этой трещины. В ту ночь голова у меня шла кругом, я чувствовал, что приближается решительный момент. На следующий день я, как обычно, только очень сильно нервничая, устроился с утра на своем наблюдательном пункте. Взял кофе с молоком и развернул газету, но тем временем не спускал глаз с дома № 57. Я уже здорово навострился в этой двойной игре. И пока Хуанито что-то рассказывал мне о стачке металлургов, я, весь дрожа от волнения, увидел, что человек из КАДЭ снова появился на улице Пасо, с тем же чемоданчиком и в том же светлом костюме, что накануне, но на сей раз рядом с ним шел щуплый, невысокий человечек, очень похожий лицом на Пьера Френе [126]. Они шли, беседуя, и, когда толстяк что-то шептал своему спутнику на ухо, для чего должен был нагибаться, малыш кивал головой. Когда они поравнялись с домом № 57, маленький вошел в дом, а тип из КАДЭ пошел дальше, по направлению к улице Митре, и остановился на углу, как бы ожидая: достав пачку сигарет, он закурил.

Неужто Иглесиас выйдет с тем, маленьким?

Это казалось мне неправдоподобным, Иглесиас был не из тех, кто так сразу, с бухты-барахты, принимает чье-то предложение или приглашение.

Я попытался представить себе, что происходит там, наверху. Что этот малыш говорит Иглесиасу? Как представится? Вероятней всего, он отрекомендуется как посланец Библиотеки или Хора или любого другого подобного заведения: он, мол, узнал о приключившемся несчастье, а у них организована помощь таким, как Иглесиас, и так далее. Но, как я уже сказал, мне не верилось, что Иглесиас согласится пойти с ним с первого же раза: слишком уж он стал недоверчив и, кроме того, гордости прибавилось, а ее у него, как у многих испанцев, и до слепоты было хоть отбавляй.

Когда же эмиссар вышел на улицу один и направился к типу из КАДЭ, я с удовлетворением отметил, что мои догадки оправдались, из чего я заключил, что правильно оцениваю ход событий.

Тип из КАДЭ, похоже, с большим интересом выслушал сообщение малыша, и затем, оживленно беседуя, они направились к авениде Пуэйрредон.

Я помчался в пансион – необходимо было кое-что выяснить, не возбуждая, однако, подозрений Иглесиаса.

Вдова встретила меня с радостным возбуждением.

– Наконец-то пришли из их общества! – воскликнула она, пожимая мне руку обеими своими ладонями.

Я постарался ее успокоить.

– А главное, сеньора, – сказал я, – ни слова Иглесиасу. Ни в коем случае не проговоритесь, что это я дал знать о нем этим людям.

Она заверила, что просьбу мою хорошо помнит.

– Превосходно, – сказал я. – И что же решил Иглесиас?

– Они предложили ему работу.

– Какую работу?

– Не знаю. Он мне не сказал.

– И что он им ответил?

– Что подумает.

– Долго он будет думать?

– Несколько часов, этот сеньор придет сегодня же. Он хочет представить там Иглесиаса.

– Представить? Где же?

– Не знаю, сеньор Видаль.

Я заявил, что очень рад тому, что услышал, и откланялся. Но, уходя, еще спросил:

– Да, чуть не забыл. В котором часу вернется этот сеньор?

– В три часа дня.

– Прекрасно.

Теперь все пошло как по маслу.

XVII

Нервное состояние, как обычно, вызвало потребность сходить по нужде. Я зашел в «Антигуа Перла» на Пласа-Онсе и направился в уборную. Занятно, что в нашей стране единственное место, где упоминаются «Дамы» и «Кавалеры», как раз то место, где они уж непременно перестают ими быть. Иногда мне думается, что это одна из многих форм аргентинской иронической недоверчивости. Пока я устраивался поудобней в зловонной каморке, убеждаясь в моей давней теории, что клозет – это единственное место, пригодное для чистого умосозерцания, глаза мои изучали затейливые надписи. В надписи «ДА ЗДРАВСТВУЕТ ПЕРОН!» кто-то энергично перечеркнул слова «ДА ЗДРАВСТВУЕТ» и сверху написал «ДОЛОЙ!», которое в свою очередь было зачеркнуто, и над ним опять написали «ДА ЗДРАВСТВУЕТ» – то были уже как бы внучата изначальной здравицы, и все походило не то на пагоду, не то на шаткое строящееся здание. Слева и справа, вверху и внизу, с указующими стрелками и восклицательными знаками или эскизными рисунками, это оригинальное высказывание было украшено, обогащено и комментировано (как бы целым племенем неистовых толкователей-порнографов) всевозможными замечаниями о матери Перона, о социальных и анатомических достоинствах Эвы Дуарте [127], о том, что сделал бы неведомый, изощренный испражняющийся комментатор, если бы ему выпало счастье оказаться с нею в постели, в кресле или даже в этом самом клозете кафе «Антигуа Перла». Там были фразы, пожелания, перечеркнутые частично или полностью, затертые, искаженные или дополненные прибавлением похабного или хвалебного наречия, надписи разноцветными карандашами, иллюстрированные рисунками, словно бы исполненными неким пьяным и развратным профессором Тестю [128]. И на всех свободных местах, внизу и сбоку, кое-где обведенные рамкой (как особо важные сообщения в газетах), почерками разного характера (страстным или томным, мечтательным или циничным, настойчивым или фривольным, каллиграфическим или причудливым) – требования и предложения, номера телефонов для мужчин с такими-то и такими-то достоинствами, желающих участвовать в таких-то и таких-то комбинациях и забавах, изысках или фантазиях, мазохистских или садистских извращениях. Предложения и требования, в свою очередь снабженные ироническими или бранными, агрессивными или юмористическими комментариями третьих лиц, которые по какой-либо причине не расположены принять участие в данной комбинации, но в некоем смысле также желали бы участвовать и участвовали (их комментарии были тому подтверждением) в этом сладострастном и обольстительном волшебстве. И среди всего этого хаоса с указующими стрелками чей-то страстный и полный надежд ответ с сообщением, где и когда он будет ждать Князя Какографии и Анализаторства, и с нежной, как-то неуместной для клозетного завсегдатая припиской: «БУДУ ЖДАТЬ С ЦВЕТКОМ В РУКЕ».