Читать интересную книгу История российского мусульманства. Беседы о Северном исламе - Равиль Бухараев

Возвратясь в Багдад к своей семье, ал-Халладж построил в пределах своего дома модель Каабы. Ночами он истово молился у кладбищенских гробниц, а при свете дня скитался по улицам Багдада, вводя обывателей в смущение, а богословов в ярость криками о своей безмерной любви к Аллаху и провозглашая свое пламенное стремление «быть проклятым и умереть ради мусульманской общины».

«О мусульмане, спасите меня от Аллаха!»

«Аллах сделал мою кровь законной для вас: убейте меня!»

История сохранила для нас отдельные высказывания ал-Халладжа. Хотя суфийская школа его имени быстро распалась, многие идеи этого мученика суфизма стали составной частью учения других суфийских школ и, как уже было отмечено, дошли и до пределов северного ислама через учение туркестанских мистиков Хожи Ахмеда Яссави, Юсуфа Хамадани (ум. в 1140) и Бахаветдина Нашкбанда (1318–1389).

Вот лишь некоторые мистические ощущения ал-Халладжа, вошедшие в собрание его стихов и высказываний «Диван ал-Халладж»:

«Ты ведаешь и пребываешь Неведомым; Ты видишь и пребываешь Незримым».

«Твой Дух сливался с моим Духом мало-помалу, попеременной чередою встреч и разлук;

И теперь Я – это Ты; Твое бытие стало моим бытием и моею же волей».

«Я нахожу это странным, что Божественная Целость может вместиться в мое человеческое ничтожество;

Но благодаря этому бремени, земля не может снести моей малости[223]».

«Я узрел моего Господа очами моего сердца, и я спросил: «Кто Ты?» Он ответил: «Я – это Ты».

«Я неустанно плыву в океанах любви, возносясь с вольною и низвергаясь с вольною; вольна то поддерживает меня, то накрывает собой; и любовь увлекает меня в те дальние дали, где уже нет никаких берегов».

Мусульманские юристы различных школ расходились во мнениях, что делать с таким человеком. Одни говорили, что притязающего на мистический союз с Аллахом следует осудить и предать смерти. Другие резонно возражали, что мистическое вдохновение не подлежит человеческому суду. Именно в это время ал-Халладж в ответ на обвинения произнес в мечети ал-Мансура свою самую знаменитую фразу «Ана уль-Хакк» – «Я есть Истина (Бог)», тем самым говоря, что в нем не осталось никакого человеческого «я», и все его существо слилось с Богом и Истиной.

Понять это состояние полного отказа от человеческих страстей и желаний могли немногие, как тогда, так и сейчас. Вокруг личности ал-Халладжа началось брожение умов; наиболее преданные его последователи видели в нем боговдохновенного реформатора нравственного и политического устройства государства. И действительно, помимо экстатических проповедей, ал-Халладж создал в то время несколько трактатов об обязанностях везирей, посвятив эти труда везирям ибн Хамдану и ибн Исе. Как бы то ни было, заключение ал-Халладжа в тюрьму последовало не из-за его проповедей и мистических прозрений, а стало итогом общей политической неразберихи в Халифате.

Мы уже знаем, что начало правления халифа ал-Муктадира ознаменовалось целым рядом попыток государственного переворота. В 908 году, во время очередной такой попытки, заговорщики попытались свергнуть юного халифа и посадить на его место его дядю ал-Мутазза. Переворот провалился, но в последующих гонениях на ханбалитов ал-Халладж, бежавший из Багдада, был в 911 году схвачен и провел в заключении целых девять лет, несмотря на то, что многие его сторонники были освобождены уже в 913 году. После их освобождения участь ал-Халладжа была несколько смягчена, хотя ему и пришлось простоять три дня у позорного столба с надписью «пособник карматов». В последующие годы ал-Халладж был заключен в пределах халифского дворца, где имел возможность проповедовать другим заключенным. В 915 году он вылечил халифа от лихорадки, а в 917 году «воскресил» любимого попугая наследного принца, благодаря чему му’тазилиты-рационалисты обвинили его в шарлатанстве.

Несмотря на то, что покровителя ал-Халладжа, везиря ибн Ису, сменил на посту ярый недруг мистика ибн ал-Фурат, влияние царственной матери халифа спасало заключенного суфия, который в эти годы написал две самых важных своих книги[224]. В них он доказывал возможность единения человека с Богом в мистической любви и возражал против крайней шиитской доктрины, утверждающей, что вера и неверие, а также добродетель и порок являются «родственными противоположностями» и как таковые одинаково угодны Богу. Автор этой доктрины ал-Шамагани, между тем, обладал значительным весом при багдадском суде и, как считается, оказал влияние на ход процесса против ал-Халладжа.

Сам процесс начался в 921–922 году благодаря дворцовым интригам: везирь Хамид ибн ал-Аббас, уличенный везирем Али ибн Исой в финансовых махинациях, решил таким образом расправиться со своим дворцовым соперником, симпатизировавшим ал-Халладжу. Несмотря на протесты и демонстрации в защиту ал-Халладжа, сопровождаемые арестами ханбалитов и суфиев, которые утверждали, что светские власти не имеют права судить «святых людей», Хамид ибн ал-Аббас и маликитский кади Багдада Абу Умар ибн Юсуф заранее подготовили приговор ал-Халладжу.

Ал-Халладж действительно говорил, что самое важное – это «обойти семь раз Каабу своего сердца». На этом основании его обвинили в стремлении уничтожить храм Каабы и, следовательно, в содействии и сочувствии карматам. Среди судей не было судьи шафиитского толка, а ханафитский судья отказался вынести свое заключение, однако его помощник согласился поддержать маликита Абу Умара. Помимо того, суду было представлено 84 свидетельских подписи в пользу обвинения.

Под напором везиря Хамида суд вынес ал-Халладжу смертный приговор. Царственная мать халифа и его ближайший камергер Назир ал-Харами в течение двух дней пытались повлиять на халифа ал-Муктадира, чтобы спасти ал-Халладжа. Однако, воспользовавшись колебаниями халифа, который в тот момент, больной лихорадкой, покидал большой дворцовый пир, ловкий везирь Хамид ибн ал-Аббас заручился его подписью на приговоре, и судьба ал-Халладжа была решена.

23 числа мусульманского месяца зуль-када или 21 марта 922 года дворцовые трубы возвестили Багдаду о неминуемой казни. Сам ал-Халладж, отданный в руки начальника полиции, провел ночь перед казнью в экстатических молитвах, призывая себя достойно принять мученичество и предвидя свое чудесное воскресение.

Как раз в это время на севере, далеком не только от самого Багдада, но и от его придворных интриг и религиозных разногласий, караван ибн Фадлана приближался к границам Волжской Булгарии. Сам ибн Фадлан безусловно знал о драме знаменитого мистика, однако вряд ли даже он, искушенный в дворцовых делах и немало повидавший, мог предположить, что восторженного суфия постигнет такая зверская и мучительная казнь, в которой отразились все политические и богословские страхи времени.

Приведем описание этой казни из лейденской Энциклопедии ислама, так как рука не поворачивается описывать ее собственными словами:

«24 числа месяца зуль-када, у Хорасанских ворот «при огромном стечении народа» ал-Халладж, с короной на голове, подвергся побоям, был забит до полусмерти и еще живым подвешен к позорному столбу. Пока бунтующая чернь поджигала лавки, друзья и враги ал-Халладжа задавали ему, висящему на столбе, свои вопросы, и некоторые его ответы сохранились в последующих легендах о его жизни. Указ халифа об отсечении головы не прибыл до заката солнца, и окончательная казнь была перенесена на следующий день. В течение ночи по Багдаду разнеслись слухи о чудесах и сверхестественных явлениях. Поутру, согласно ал-Тузари, те, кто подписал приговор во главе с ибн Мукарамом, провозгласили: «Это – во имя ислама, пусть кровь его падет на наши головы!». Ал-Халладжа обезглавили, тело его облили маслом и сожгли, а пепел развеяли над Тигром с вершины высокого минарета (27 марта 922 года). По словам свидетелей казни, последними словами мученика были: «Для восторженного имеет значение лишь одно – чтобы Единственный превратил его в частицу Единства[225]».

Осуждение ал-Халладжа и его казнь были одним из первых примеров, когда чисто политические соображения заставили религиозных судей казнить от имени ислама человека, не совершившего никакого преступления ни против государства, ни против религии. Это убийство, совершенное якобы во имя ислама – Религии Милосердия – за «государственное преступление», якобы состоявшее в про-карматской агитации, является серьезным историческим уроком и для современных мусульман. Что бы ни говорилось о том, что ал-Халладж

«в последние годы своей жизни навлекал на себя собственное осуждение и собственную казнь… веря, что путь, которому ему надлежит следовать, путь единения с Богом в любви и страдании лежит вне юридических рамок мусульманской Общины, и предлагая себя в качестве жертвы за Общину посредством добровольного подчинения ее законам[226]».