— Я здесь общаюсь с богом, — сказала я ему, — а ты мне помешал.
Он запнулся, в замешательстве и растерянности, а стеклянный свет на воде внезапно треснул, и я поняла, о чем он просит, и, повернувшись, побежала с ним.
Ребенок кричал и брыкался, мать в ужасе металась. Я выставила ее вон, и вызвала у ребенка обильную рвоту с помощью одного из снадобий Уасти, а потом вливала ему в горло чашку за чашкой чистую воду, вместе с травами и порошками. Боль сделала его покорным, но как только она прошла, он стал капризным и сонным. Я думала, что спасла ребенка, поэтому успокоила его и позволила ему уснуть. К тому времени я очень устала и тоже пошла спать. За час до рассвета явился тот же мужчина и разбудил меня — тело ребенка посинело. Я отправилась с ним, но не смогла даже разбудить его, и вскоре он умер.
— Яд реки оказался слишком силен, — сказала я им.
Мужчина тупо кивнул, но женщина заявила:
— Нет. Ты пришла поздно. Он сказал, что ты не сразу пошла с ним, когда он прибежал к тебе.
— Ш-ш, — зашипел мужчина. — Это длилось всего миг, и она, — он понизил голос, — общалась с богом!
— Какое мне дело до бога, — завопила вдруг женщина, хватая своего умершего ребенка. — Какой же он бог, если отнимает у меня сына и но оставляет мне ничего!
Мне следовало бы пожалеть ее, но я ощущала только презрение. Я знала, что будь ребенок девочкой, она бы скорбела куда меньше, и это вызывало у меня протест. Не говоря ни слова, я отвернулась от них и ушла.
Я снова прилегла уснуть, вся окоченев, не волнуясь о том, что станет рассказывать обо мне женщина, желая лишь освободиться от них и пересечь голубую воду.
Глава 2
На рассвете поднялся сильный ветер, несший тучи пыли. Девушка пришла как обычно и принесла еду. Я накормила кошку и закрыла полог, спасаясь от песка.
Наверное где-то час спустя я услышала одинокий крик, за которым последовали другие, и звуки шагов по гальке на берегу; караванщики увидели лодки. Я взяла узел со своими пожитками и позвала кошку. Она спрыгнула на землю и пошла за мной к берегу.
Ветер приобрел цвет — серовато-желтый, как сама эта земля. Вокруг взвивалась пыль, сильно затруднял возможность видеть, но я порадовалась шайрину, он полностью защищал меня. Другие обмотали тряпками рты и натянули на глаза капюшоны. Я еле-еле различала нечеткие, далекие силуэты на испачканной пылью голубизне и гадала, как это караванщики что-то увидели. А затем услышала низкий, гундосый стон рога. Это и послужило сигналом, хотя в фургоне я его не слышала.
Почти час мы следили с берега за лодками. Они с трудом добирались к нам по выщербленной песком реке. Наконец к выветрившемуся берегу чуть ниже по течению причалили пять длинных некрашеных судов, определенно больших, чем лодки, как их называли люди Герета. Невысокие, с поднятым носом и кормой, устремленной вниз по кривой, вырезанной в виде хвоста большой рыбы. Каждое обладало единственным парусом, но их сняли с мачт и действовали только весла, выстроенные в ряд.
Весла подняли, поставили стоймя, и на усыпанный галькой берег спрыгнули люди. Очень темнокожие, темнее, чем любые, среди которых мне пока доводилось жить. Везде, где я побывала, похоже, преобладали черные волосы, но кожа и глаза были чаще всего светлыми, а среди племен степей попадались также блондины и шатены. Эти же были оливково-бронзовыми — почти серо-бронзовыми, словно они, как и ветер, переняли цвет этой земли. И черные глаза — истинно черные, когда невозможно отличить радужную оболочку от зрачка. А волосы, очень коротко подстриженные, а зачастую и вовсе сбритые с оставшейся на головах тенью щетины с иссиня-черным отливом, которого я никогда раньше не видела. И еще одним их отличием, возможно, самым странным, служила черная грубая одежда, не расцвеченная никакими украшениями. Даже среди степных племен в одежде то тут, то там поблескивало цветом или металлом, и это указывало на индивидуальность ее хозяина. А эти не носили ничего, кроме коротких ножей на поясах; одежда же отличалась отчетливой одинаковостью — почти как обмундирование, хотя она и не была им.
Высокий бритоголовый подошел и заговорил с Геретом, Ороллом и остальными, ждущими сзади. Мрачное лицо не выдавало никаких чувств. Гребцы и караванщики уже разгружали фургоны и укладывали товар на корабли. Наконец Герет повернулся и пошел вдоль берега с удовлетворенным видом. Приблизившись ко мне, он поднял глаза, и выражение его лица мигом сделалось кислым.
— Я б на твоем месте укрылся, целительница. Эти бури могут длиться два-три дня.
— Нет надобности, — отмахнулась я. — Мы ведь скоро начнем переправу, не так ли?
Его выпученные глаза выпучились еще больше.
— Ты тоже хочешь переправиться, да? Странно. Мы всегда оставляем женщин на этом берегу. С охраной, конечно. Старая Уасти никогда не переправлялась с нами.
— А я переправлюсь, — заявила я.
Он услышал в моем голосе категоричность, и больше не спорил, хотя я видела, что ему это не понравилось.
Когда товары уложили и привязали, примерно половина мужчин каравана забралась на палубы пяти судов и расположилась среди бухт канатов неподалеку от кормы. Когда я поднялась на пятый корабль, они неуверенно взглянули на меня и начали перешептываться. Тут до меня дошло, что когда они доберутся до хуторов за Водой, покупатели могут устроить пир, а также предложить другие развлечения. Судя по несчастным лицам оставшихся мужчин и еще более несчастным и удрученным лицам женщин, так оно и было. Естественно, гости не хотели брать с собой целительницу. Меня это не беспокоило. Я испытывала непреодолимое стремление переправиться, почти отчаянное желание добраться до страны за рекой, и если им это не нравилось, пусть подавятся.
Кошку я взяла с собой на корабль, но она сопротивлялась и внезапно, как раз когда гребцы поднимались на борт и готовили весла, оцарапала меня и прыгнула через борт на гальку. И стала совершенно неподвижно, глядя мне в лицо своими серебряными глазами и вздыбив шерсть. Чувства гнева и потери заставили меня впервые осознать: я не вернусь обратно.
Переправа заняла почти два дня, в течение которых вокруг нас бушевала буря, яростно и без спадов. Путешествие отличалась монотонностью — бесконечный скрип весел и шпангоута, шлепки густой воды, кружащая резкость ветра. На середине реки, когда сквозь пыль и даль нельзя было разглядеть суши, мы проплыли мимо каменной глыбы, торчащей футов на десять из голубизны. Она была совершенно гладкой, за исключением грязной резьбы, оставленной на ней стихиями.
— Что это такое? — спросила я ближайшего караванщика.
Тот покачал головой.
— Они называют его просто Камень, целительница, — промямлил он, смущенный моим присутствием.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});