Когда я на следующее утро после визита в фургон Герета возносила Сиббосу молитву, то простояла дольше, чем обычно, а потом повернулась и посмотрела на толпу. Был один из тех серо-стальных бесконечных дней, очень холодных, и все сгрудились поплотней.
— Я должна прочесть предзнаменования, — объявила я им. — Ибо нам грозит опасность.
Я бросила зерна и долго стояла над ними, словно что то увидела, а потом снова повернулась и сказала:
— Тут зверь, ходящий на шести ногах, но голова у него отрублена, и я не могу найти ее в этом узоре. Перед зверем яма, в которую он упадет, потому что у него нет направляющей головы. — Толпа забормотала, а я развела руки в стороны и крикнула:
— Это караванщики. Шесть частей без вождя.
Тут толпа разразилась криками, гомоном тревоги и удивления, выкликая имена каждый своего князя-купца.
Я подняла руку, призывая к молчанию, и когда добилась его, сказала:
— Мы должны избрать единого вождя для нас всех. Это надо сделать. Таково предупреждение Сиббоса. Помолимся же ему, дабы он направил нас. А зачем начала молитву, которую читала ему раньше по утрам и вечерам. — Великий бог, проведи нас чрез темные края и убереги нас от всякого зла. Защити нас от опасности и беды. Дай нам здравое суждение о том, что мы творим. Дай нам хлеб и воду, покой и отдых. И когда мы призовем тебя, не отвернись от нас.
Выдумка простая, но их души были открытыми и наивными. Фраза «дай нам хлеб», столь невинно вставленная в молитву, бессознательно напоминала о Герете, торговце пшеницей. Закончив молитву, я посмотрела на них и спросила:
— Кого вы изберете своим вождем?
Я сказала Герету, чтобы при этом вопросе некоторые из его мужчин и женщин выкрикнули его имя. Они так и сделали, и — как-то вся разом — толпа подхватила крик. Она забурлила и направилась к его фургону, и вскоре вышел, притворно изумляясь, Герет и неохотно согласился стать их начальником.
Что же касается Оролла и других, то они немного поворчали, но в конце концов согласились, что лидерство было по существу ничем, но могло оказаться полезным для поддерживания порядка. Как и предполагала, Оролл был слишком нерешителен, а прочие последовали за ним и примирились со сложившимся положением.
После этого дела пошли легко. Герет был их начальником, но Геретом руководила я. На этот раз я ощутила силу власти и свободу, и чувство самоотождествления. Я проводила долгие часы, склонясь над старыми пожелтевшими картами страны, в которую мы двигались, страны за Кольцом и Водой. И теперь, когда я видела сны, то чувствовала впереди манящую прохладу Нефрита. Как бы невероятно это ни казалось, я вела себя, сама того не ведал, к своей цели. И ни разу не отклонилась, только задерживалась в пути — как время, проведенное в деревне с Дараком, а теперь и с караваном. Никогда раньше осознание скорого достижения цели не было таким сильным. Я просыпалась, пылая от радости, трепеща и светясь от ожидания. Скоро, скоро.
На второй день после избрания Герета мы подъехали к высокому месту — коварному подъему среди покрытых белыми шубами скал, к черной круглой дыре: туннелю через Кольцо.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ВОДА
Глава 1
Путешествие это было черным, и длилось десять дней.
Туннель достигал примерно двадцати футов в ширину и около двадцати футов в высоту, хотя местами это варьировалось, стены и потолок расширялись или смыкались. Но пространства для проезда всегда хватало, а через определенные промежутки мы встречали широкие залы-пещеры, где могли остановиться и устроить привал. Хуже всего была сочащаяся влага, гулкая беззвучность, которая, казалось, разговаривала с тобой, и тьма, колышущая пламя факелов, словно крылья гигантских нетопырей. И постоянно присутствовал безымянный страх.
В туннеле заболело много детей, но причиной тому всегда был страх. Взрослые тоже стали добычей внезапных болей и обмороков, которые они приписывали дурному воздуху, ползущему через туннель со стороны гор. Страх был делом естественным; я ожидала его — бессознательный ужас перед нависшими над нашими головами милями скальной толщи, первозданный ужас перед темным подземельем, обычный для всех созданий, которые смертны и хоронят своих покойников в земле. И все же этот страх был больше, чем суеверные кошмары. Я знала задолго до того, как нашла ключ к нему. Дух Сгинувших был в этом месте очень силен.
Я снова начала видеть их во сне, однако сны эти не пугали меня так, как прежде. Мои чувства притупились. Я видела мельком, как строилось это сооружение — людей надсмотрщиков, выступивших против собственного народа из страха перед Высшей Расой. Увидела вспотевшие бригады, подымающие камень, их тела мертвенно-белого цвета, как у слизней, от многолетнего пребывания под землей. Мелькали и щелкали бичи. Люди падали замертво. А когда являлись они, то были прекрасными — в агонии вырождения. У них были связаны с этим туннелем более великие замыслы, но не хватило времени их исполнить — колонны, резьба, фрески. Этому проходу предназначалось быть не всего лишь пробитым в скале следом червя, а еще одним из их непревзойденных и превосходных произведений искусства, построенных трудом и несчастьем подчиненных. Позже я обнаружила нацарапанные на стене знаки — стершиеся и не поддающиеся прочтению ничьих глаз, кроме столь зорких, как мои. Они были самой древней формой языка, слышанного мной в деревне, в горах, в Анкуруме и среди караванщиков. И все они были проклятьями — проклятьями Великим — проклятьями людей.
Однажды на одной из пяти наших стоянок я нашла дальнюю пещеру, очень влажную, увешанную сталактитами, похожими на жесткую бахрому стеклянного занавеса. В ней находился черный бассейн, а на дне тускло поблескивали кости. И на самом краю бассейна — стих, высеченный на древнем языке:
Болезни змей грядет ужалить вас.
Смерть, старый темный человек, грядет вас унести.
Так спите ж худо, падаль, мразь, на ложах золотых.
Неподалеку от конца туннеля проход был менее законченным и более опасным. Пошли узкие мостики, где фургоны приходилось для облегчения частично разгружать, а люди и лошади переходили поодиночке. И встречались места, где потолок опускался достаточно низко, чтобы царапать по парусиновым верхам фургонов. Но вскоре воздух приобрел странную сладость, и нам в лицо подули резкие свежие ветры.
На десятый день мы вырвались из туннеля-утробы на волю и выехали на каменистое плато, тянущееся на много миль над огромной ширью реки, называемой ими Водой.
Стоял ранний вечер, время, когда дух обычно начинает уставать, но сегодня, когда мы оказались на воле, он был на подъеме. Дети и собаки носились, неистовствуя в играх; народ облегченно вздыхал и поднимал взгляд к небу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});