Читать интересную книгу Виктория - Ромен Звягельский

— Мы сможем, — недовольно бросил не представившийся сотрудник советских органов.

…Дорога совсем не утомляла ее. Она оставила своих домочадцев в Бельгии, вернее ни Якоб, ни дети не поехали с ней. Ильина удивило это. Он, отыскавший ее станицу, ее дом, ожидал, что все дети Виктории захотят приехать на родину своей матери. Но нет, они, конечно, хотели ехать. Правда, о детях в первую поездку речь не стояла. Все таки страна Советов непредсказуемая страна, неизвестно, как встретит, как отпустит, да и не берут детей в разведку. Даже взрослых детей.

А Якоб собирался, он подготовил свои вещи и купил билет. Оформил паспорт, визу и приехал вместе с ней, с Викторией на вокзал.

Виктория поторапливала его с утра, а Жак только улыбался. Они встали у своего вагона и тут Жак, мудрый Жак сказал:

— Я не еду с тобой, родная.

Только тут она заметила, что в его руке только ее большая зеленая сумка.

— Где твои вещи? — озадаченно спросила она, — Ты не едешь? Что значит, ты не едешь, ты не хочешь? Ты ревнуешь? К России?

— Ты хорошо знаешь, что это не так, просто… как тебе объяснить, это — твое возвращение. Это твоя земля, по которой ты пойдешь и ты должна услышать каждый свой шаг по этой земле. Ты должна насладиться тем, что тебе вернут, одной тебе.

— Но ты можешь порадоваться со мной и за меня.

— Я рад, но я не стану вмешиваться в твой первый разговор со своей землей. Вкуси это счастье сполна. Я поеду следом, мы все приедем в другой раз.

Она не совсем поняла его поступок. Но теперь, глядя на пролетающую в окне природу среднерусской полосы, почувствовала, что он был прав: какое она сейчас испытывала упоение утренними полями и перелесками, туманным млеком, разлитым в низинах, необъятностью этой величавой природы, отдыхающей в первых лучах восходящего солнца.

Викторию свела с ума Москва. Такого огромного, суетного мегаполиса она еще не видела, хотя и побывала уже с выставками в Англии, Германии и Италии. Нет, это было нечто иное, нечто необъяснимо щемящее, понятное, воздействующее на генетическую память. Азаров водил ее в гости к странным людям, которые помимо богемной вели одновременно жизнь отшельников, подпольщиков и пророков одновременно. Это могло быть только в Москве, там на Чистых прудах, в невысоких старых кварталах. Вика понимала о чем они спорят и видела, что они беседуют обо всем на свете не потому, что теперь можно и не страшно, а как раз оттого, что страшно и что нельзя. И она все время оглядывалась на улицах, а в гостинице посматривала на телефон, про который все ее знакомые говорили, что его прослушивают.

Она себя-то стала ощущать большей патриоткой, чем тот сотрудник НКВД, который пришел в квартиру Смейтсов тогда в августе сорок пятого, накануне последнего дня — заканчивался срок ее пребывания в Бельгии.

Они не стали заходить в квартиру.

— Викторья, — крикнула Барбара, уходя на кухню, — тебя хотят видеть эти господа.

Вика за три месяца довольно много слов выучила по-фламандски, но пока не понимала связную речь. В дверях стояли трое: комиссар, переводчик и этот, в широких штанах.

— Виктория Сорина, — сказал полицейский, сверяясь с бумажкой, — вам надлежит в течение двадцати четырех часов покинуть Бельгию. Вы подлежите депортации в Советский Союз. Этот господин из советского консульства любезно согласился вас сопроводить.

— Стойте, стойте, — из-за спины Вики воскликнул Жак, — Папа, не держи меня. Вы, насколько я помню, вызывали Викторию в муниципальный комиссариат полиции пятнадцатого июня? Вы дали три месяца? Так почему же вы приходите двенадцатого?

— Да потому что, молодой вы человек, что юридически — в месяце тридцать дней и получается — в июле и в августе по одному дню идут в зачет этих девяноста дней. Вот и считайте.

— Я считаю, господа, считаю, — Жак дергал плечо Вики, а другой пятерней взволнованно вонзался в свои волосы, — получается тринадцатое сентября. Три-над-ца-тое!

— Послушайте, молодой человек, — устало вымолвил переводчик, — вы сейчас начнете о чиновниках и о тех трудностях, которые вы преодолели, но поверьте, таков закон и день или два ничего не решат.

— Передайте вашему начальнику, — ткнул пальцем Жак, — что закон в данном случае распространяется на всех. До свидания, господа. Вика, закрывай дверь.

— Постойте, послушайте…

— Приходите, когда истекут ваши девяносто дней — девяносто дней, которые отпущены в этой стране на счастье!

Пока Жак выкрикивал все это, несколько раз приоткрывались противоположная дверь на лестничной клетке, а человек в штатском настырно смотрел на Вику. В конце концов, он устало вздохнул и занес ногу над порогом, но переводчик придержал его.

— Нельзя, вы же видите, вас не впускают добровольно. Уже поздний вечер и уже нет наци.

Человек дернул челюстью и проговорил сквозь зубы:

— Колыма по тебе плачет, сучка. А ты не пялься на меня, — бросил он переводчику, — Эта шлюха у меня еще отработает на лесоповале долг перед родиной. Сгною тебя, гнида. Я всю войну прошел, пока ты за фашистский харч…

Пощечина прозвучала на весь лестничный стояк. Вика хлопнула дверью перед носом этого разъяренного быка.

Как они прожили эти три месяца? Да так, что только сейчас и вспомнили о том, что завтра тринадцатое. Вика летала по городу, Барбара сделала ей подарок — небольшая сумма денег была потрачена на платья, а Элиз, добрая, запутавшаяся в любви, Элизабет подарила ей пеньюар, предупредив, что дарит его на время и только ради брата: должна же девушка выглядеть красивой в постели. Но спала-то она теперь бок о бок с Викой, в ее комнату внесли диван из гостиной. Да и не могла Вика подумать о близости с человеком, который стал для нее целым миром.

Они ездили на море. Море в сентябре было холодным, красивые валуны лежали по всему устью Шельды, в заводях и заливах. Правда, и ржавеющих кораблей и самолетов немало чернело по берегу.

— Ты меня любишь? — спрашивал Жак и говорил по-русски, — А я тебья люблю.

— Люблю, — кричала Вика, — ударение на втором слоге, «Люб-лю-лю-лю-лю!»

И она носилась по берегу, как первобытный человек, падала разбивала лодыжки и снова неслась вровень стихии, и казалось ей, что она только что была создана Богом и планету эту Бог создал тоже для нее.

Жак не мог устроиться в прежний салон, по причине его полного отсутствия: в тротуар рядом с витриной попала авиационная бомба англичан, и салона, как и всего угла, выходящего на площадь святого Павла не стало.

Вернувшееся из долгой опалы старое бельгийское правительство выработало ряд собственных мер по поддержанию жизненного уровня населения, наращиванию производственного потенциала и запуску рыночных механизмов, разрушенных войной.

Первоочередной задачей поствоенной экономики было заполнение рынка необходимыми населению товарами, одновременно возврат из Швейцарии того золотого запаса, который удалось спасти. Людям нужны были деньги, причем обеспеченные товарами первой необходимости. Поэтому премьер-министр и его кабинет разработали программу социального обеспечения, гарантирующую каждой семье, пострадавшей в годы войны — различные пособия и выплаты, отдельно предусматривалась политика, направленная на поощрение семей, имеющих детей.

Люди, которые не могли найти работу или остались без дома, без средств к существованию, могли рассчитывать на компенсацию от государства. Спешно создавались новые рабочие места на восстановленных производствах, поощрялись объединения мелких производств в консорциумы и союзы.

Жаку пришлось выстаивать долгие утренние очереди на бирже, но в конце концов, старый отцовский врач порекомендовал Жака своему личному парикмахеру. Тот только начинал создавать собственный салон, и дал согласие на будущее. Жак решил подождать именно это место.

Вика чувствовала полную неустранимую неловкость перед Барбарой. Мать Жака смотрела на нее так, как будто Виктория была на седьмом месяце беременности и требовала от ее Жака жениться. Вика вставала на ее место и понимала, что она была с неба упавшей нахлебницей. Жак только подшучивал над нею, говоря, что его мама без боя не отдаст.

На самом же деле, Барбара не думала о затратах, она разучилась экономить во время войны. Да-да, после такой нелегкой жизни и голода, после длительного периода строжайшей экономии на всем, некоторые люди отпускают свои желания на волю, стараясь жить сегодняшним днем.

Но не только поэтому Барбара не думала о цене, которую нужно было заплатить за счастье сына: счастье сына было бесценно. Она не старалась полюбить Вику ради сына, просто она видела, что эта русская девочка, которая и прикоснуться к нему боится, и есть часть ее сына, потому что Барбара видела те мощные силы, связывающие этих детей.