Живого фашиста, готового пустить в тебя автоматную очередь, первый раз я увидел в 42-м году. В небольшом селе под Воронежем, в трех километрах от фронта, я осматривал раненых. Пункт медицинской помощи находился рядом со складом боепитания. Помню разбитый коровник. Груду ящиков с гранатами и патронами. К передовой машины увозили боеприпасы, назад везли раненых. Стон, ругань. Осматриваю рану. Вдруг крик помогавшего мне санитара: «Немцы!» Я разогнулся. Прямо на меня почему-то с улыбкой бежал здоровенный немец. Мундир на груди расстегнут. Рукава закатаны выше локтя. Автомат от пояса нацелен прямо в меня. Но почему-то немец решил не стрелять. Доставать пистолет не было времени. Я побежал. Рост у меня небольшой. И немец-верзила, видно, решил сцапать меня живьем. Краешком глаза я видел волосатую руку. И возле самого уха слышал смех здорового, крепкого человека… Я побежал к насыпи. Уже на подъеме немец схватил полу моей шинели. Я дернулся. Но немец успел схватиться за хлястик. Хлястик остался у немца в руке, а я скатился на другую сторону насыпи.
Лег. Сердце колотится. Гляжу, в руках – шприц. Скинул шинель, достаю пистолет. В траве у насыпи шевелятся еще человек десять – двенадцать наших: санитары, повар полевой кухни, старый сибиряк-конюх, шоферы. Кто с винтовкой, кто без винтовки. Я капитан, старший по званию, – надо принять решение. Прополз наверх, выглянул. Фашисты раненых добивают, подожгли склад, перевернули кверху колесами кухню. Держатся довольно беспечно. Один обтер платком яблоко, с аппетитом кусает.
– Будем атаковать, – сказал я. – Передать по цепи: выстрел из пистолета – все через насыпь!
Поднял пистолет, а выстрелить не могу. Не могу. Страх.
– Да стреляй же ты, мать твою… – не выдержал лежавший со мной сибиряк-конюх.
Не помню, как мы скатились за насыпь. Я что-то кричал. Все кричали. Конюх почему-то хрипло орал: «Бей их, манюня!»
В минуту все было кончено. Пять немцев убито, восьмерых взяли в плен. Я очнулся и вижу: возле ног лежит убитым «тот немец». Руки раскинуты. Брови на лице удивленно приподняты. Лет тридцать немцу. Изящные усики. Большие волосатые руки. За голенище сапога заткнута губная гармошка. Пуля попала в левую часть груди. Не могу поручиться, что эта пуля была моей. Я в кого-то стрелял, но, кажется, ростом тот был поменьше.
Я прошел к насыпи, разыскал свой хлястик и пуговицы. Все, что случилось тут в какие-нибудь десять минут, почему-то на меня сильно подействовало.
В ранце убитого я осмотрел нехитрые солдатские вещи. В обрывок замшевой офицерской перчатки был завернут наградной крест и металлический знак о ранениях. В кожаном портмоне лежала солдатская книжка и письма. Я знал немецкий и взялся читать.
С солдатской книжки глядело на меня самодовольное холеное лицо. Тут же было указано: ефрейтор пехоты Каспар Дениц до войны работал на скотобойне в Гамбурге. Письма были из дома. Коричневыми чернилами Гертруда Дениц писала мужу о семейных новостях. В одном из писем она осторожно просила прислать два теплых пледа и русскую куклу для дочки. На письмах был адрес в Гамбурге.
Я велел закопать немца. Крест и бумаги положил к себе в походный мешок.
Странное дело, но город Гамбург почему-то долго меня интересовал. В разрушенной школе, помню, увидел потрепанный том «Брокгауза и Ефрона». Ищу слово на «Г». Пленный однажды из Гамбурга оказался – начал расспрашивать пленного: знает ли Егерь-аллею? Я старался представить дом, в котором жил Каспар Дениц. Мы тогда говорили: «Логово зверя». Трудно было представить, что фашист вырастал в обычном человеческом доме…
* * *Я много видел смертей и немецких, и наших. Сам непонятно как оставался живым – один раз в трех метрах разорвался снаряд, в другой – осколок срезал фуражку и клок волос. Через пару дней подобные случаи забывались. А вот история «с хлястиком» помнилась.
Был у меня адъютант Василий Дерделя. Рост у парня – два метра и пять сантиметров. Сила – на спор кулаком лошадь валил. Я очень любил Василя. Всю войну вместе. Он был немного постарше и отечески меня опекал. В мешке у Дердели лежал мой трофей. Перетряхивая пожитки, мы с Василем аккуратно клали в мешок завернутые в клеенку солдатский крест и пачку бумаг.
И вот война кончилась. Стояла наша Вторая танковая армия в предместье Берлина. В конце мая сидим мы как-то с Дерделей, разлили по кружкам трофейный коньяк, мечтаем о доме. И вдруг опять о Гамбурге вспомнили.
– А если съездить, товарищ подполковник? – говорит вдруг Дерделя.
– Гамбург… Он же в английской зоне. – Я возражаю, а сам думаю: «Ну и что, английская?! Ребята вот потихоньку в Париж ездили…»
Достали мы с Василем письма Гертруды. Глянул я на солдатскую книжку. «Мой немец» с карточки, показалось, глядел насмешливо. Вдруг до мелочей явственно вспомнилось, как бежал я со шприцем в руках…
– Едем, – говорю, – Василь. Завтра же едем в Гамбург.
* * *Рано утром начистил Василий мне сапоги. Надел я все ордена и медали. Глянул на себя в зеркало. На всякий случай беру запасную обойму для пистолета и сажусь за руль трофейного «Опеля». Адъютант с автоматом сел рядом.
В Берлине хрустела под шинами битая штукатурка, шуршали пустые ленты и гильзы от пулемета. У наших солдатских кухонь стояли с посудой дети и женщины.
Границы зон были в то время не строгие. После полудня мы с Василем благополучно прибыли в Гамбург. В отличие от бетонного, свинцового цвета Берлина, Гамбург был веселее – в нем было много домов из красного кирпича. Середина города сильно разрушена, завалы на улицах. На этажах висели скелеты кроватей, водопроводные трубы. В прогалах между домами уже сколочены были фанерные лавки. Шла торговля. Изможденные люди катили по улицам тачки со скарбом. Встретилась группа английских солдат – никаких подозрений к нашей машине.
Окраины были почти совсем не разрушены. Дымились фабричные трубы. Но улицы были пустынны. Встретился нам старичок в синей шляпе, с портфелем без ручки. Остановились.
– Говорите по-русски, – сказал старик, – я вас лучше пойму.
– Откуда вы знаете?..
– Я жил в Санкт-Петербурге…
Старик рассказал нам, как ехать на Егерь-аллею…
И вот я стою с адъютантом у дома. Двухэтажный кирпичный дом с крышей из глазированной черепицы. Не мешкая поднимаемся наверх. Аккуратно обитая дверь. Глазок в двери. Нажимаю кнопку звонка. Адъютанту шепчу: «Предельная вежливость…» Шлепанье туфель за дверью. Голос: «Вер из дас?» Щелкнул замок. В узком полутемном коридоре стояла женщина в вишневого цвета халате. Длинная шея. Впалые щеки на изможденном лице.
– Фрау Дениц?
– А-я. Вас волен зи? (Да. Что вы хотите?) – Фрау увидела звездочку на фуражке и строго вытянулась.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});