— Вы и сама такая красивая, Альфия… Вы волшебная…
Она чуть не сказала ему: «Будет вам молоть всякую чепуху…», но вспомнила:
— Надо же на работу! Который час?
Он зарылся лицом в простыню, окутывавшую ее ноги.
— Еще рано. Вы еще можете отдохнуть.
Она теперь уже окончательно проснулась.
— Но все-таки… Семь, восемь, девять? На сколько я опоздала?
— Пять часов утра.
Он снял халат, подполз и улегся на животе с ней рядом. Обхватил руками талию, зарылся носом в кожу. Она приподняла голову, посмотрела — со спины Давыдов был, пожалуй, очень красив. Только голос стал вкрадчивым, похожим на мурлыканье кота, трущегося об руку хозяина у миски.
— Я вас хочу, Альфия.
— Мне надо к восьми на «Красную Шапочку».
— Я отвезу вас, куда вы прикажете.
— Ну ладно.
Она откинулась на спинку кровати. Лица его не видела. Она ощупывала его макушку, затылок. Ничего голова, красивой формы. Возникла мысль: Тане, наверное, неудобно ощупывать его голову, она ниже ростом. Воспоминание не смутило: Давыдов анатомически ей подходил, ей было хорошо. Она вспомнила Володю. В ту ночь ей тоже было хорошо.
«Нет, что-то во мне не так! — Она вдруг мысленно засмеялась. — Я сплю с Давыдовым и воображаю, что я с Володей. Я сплю с Володей — мне видится Сурин». Однако это воспоминание Альфию вовсе не огорчило, наоборот, привело в хорошее расположение духа. Ей нравится всех дурить? Возможно. Но ведь никто об этом не догадывается.
Она расслабилась, и их ощущения сошлись. Тела с трудом, но распались. Давыдов приподнялся и посмотрел ей в лицо. Она улыбнулась.
— Ты раскраснелась. — Он нежно прикусил зубами ее палец. — Ты будешь смеяться, но у меня давно не было ничего подобного с женой.
Она вздохнула.
— Не буду комментировать, сейчас я не психиатр. Пора вставать, а то опоздаю.
Он перевернулся на спину и положил руку поперек ее тела.
— Не отпущу.
— Пусти. «Красная Шапочка» уходит ровно в восемь.
Альфия выскользнула из-под его руки, голая, прошлась по комнате, раздернула шторы.
— Оказывается, мы на набережной! Однако красиво…
Давыдов вдруг вспомнил тот жаркий день в Петербурге, когда у Тани случился приступ. Тогда на набережной упали в любовь двое влюбленных.
Альфия засмеялась.
— Но я ничего не помню! Как мы сюда попали?
Он нежно смотрел на нее с подушек.
— Мы поднялись из ресторана…
— Да? — Она отвернулась от окна. — Ты, значит, кормил меня ужином? А потом?
— Потом мы пришли в эту комнату…
— Дальше?
— Я стал тебя раздевать… Послушай, я снова тебя хочу!
Она отыскала свои часы.
— Нет, не получится. Не успеем позавтракать. Ведь мы сейчас поедем ко мне.
— Зачем?
— Хочу переодеться. На улице опять дождь.
— А как же завтрак? Я хотел заказать в номер.
— Я накормлю тебя овсянкой с молоком. Любишь овсянку?
— Не знаю, — засмеялся он. — Я ее никогда не ем.
— А у меня больше нет ничего. Я дома почти не живу.
— Я это заметил.
— Так пошли.
Они оделись и вышли из номера. Его машина стояла, взгромоздившись двумя колесами на тротуар.
— Не боишься, что оштрафуют?
— Мы смоемся раньше, чем гаишники выползут на охоту.
— А как ты находишь дорогу в Москве? Ты что, знаешь город?
— У меня GPS-навигатор.
— Ах, вот оно что! — Альфия засмеялась. — А у меня — больничный автобус. Малиновая крыша, зеленые бока.
Он усадил ее на сиденье рядом с собой.
— Звучит, как детская песенка.
Он включил двигатель. Альфия закрыла глаза.
— Я сейчас посплю. Вечно не высыпаюсь.
— Я могу оставить только карту, а голос навигатора отключить.
— Вот это будет кстати.
Давыдов бережно пристегнул ее ремнем безопасности и прикрыл своей курткой.
— Но адрес тебе придется сказать. Иначе как же навигатор узнает, куда ему проложить маршрут?
Альфия приоткрыла один глаз и улыбнулась.
— Вот так всегда. Все страшные тайны обязательно раскрываются через постель. — И продиктовала адрес.
На экране навигатора появилась красная стрелка. Давыдов внимательно всмотрелся, куда она ведет, и, стараясь не тряхнуть Альфию, тронулся в путь.
Старый Лев
— Сознайся, ты знала, что он с ней спал? — Старый Лев склонился над Альфией, как скала над узенькой полоской пляжа.
— Врать не буду, знала.
— Как же ты могла допустить?
Альфия сидела в кабинете главного врача и нисколько не боялась. Она уже устала бояться. «Будь, что будет», — думала она и ногой, закинутой на другую ногу, раскачивала державшуюся на носке туфлю. Туфля не удержалась и шлепнулась на пол. Альфия вздохнула, вставила в нее ногу и посмотрела на Старого Льва.
— А что, по-вашему, я могла сделать?
— Ну, объяснить ему, растолковать молодому дураку, что здесь не хирургия, не травматология, не реанимация, в конце концов! В психиатрии не крутят шуры-муры с больными.
— Это где-нибудь записано? Чем, собственно, я должна была руководствоваться в своих воспитательных беседах?
— Этикой врача, моя дорогая.
Старый Лев с размаху плюхнулся за стол и достал из пачки очередную сигарету.
— Этику, уважаемый Александр Борисович, учат в институте. Мне преподавать этику молодому здоровому парню, обезумевшему от любви? Как-то неэтично.
— Но ты же могла прийти ко мне?
— Ябедничать не в моих правилах. Я и так уже невольно Бурыкина подвела. Он теперь со мной не разговаривает. Не могу же я со всей больницей переругаться? А кстати, как вы узнали об этом романе?
— Так этот идиот сам обо всем ее родителям рассказал. А они тут же ко мне прискакали. Спрашивали, что им теперь следует предпринять.
— И что же им следует предпринять?
Старый Лев грозно оскалился:
— Вот ты напрасно иронизируешь. Варианты могут быть разные. Вплоть до склонения больной к сожительству, использования служебного положения… Ты понимаешь, что может последовать?
Альфия вздохнула.
— Дайте сигаретку.
— Ты же не куришь?
— Не курю. Но если не дадите — начну пить.
— Да вот тебе, целая пачка. Бери!
Альфия вытянула сигарету и неловко затянулась. Главврач тоже курил и смотрел в окно.
Альфия чувствовала себя виноватой. Но Д. все равно бы ее не послушал. Любовь по сути своей глупа и слепа, и от нее пока нет лекарства. Разве сама Альфия не хотела затащить Д. в свою постель? Она сознательно выбрала политику невмешательства, хотела сохранить с ним связь любой ценой, хотела заслужить его уважение. И самое главное, надеялась, что он поймет, что его любовь к Насте бесплодна. Настю не изменишь. Он прозреет довольно быстро. И вот тогда настал бы ее, Альфии, черед. Разве бы он не оценил ее ум, ее такт, ее терпение?