смотрел на меня в этот момент.
Эти картинки такие же яркие, как и те, что связаны с моей семьей.
Я открываю глаза и снова смотрю в окно. Солнце встает с другой стороны дома, но мне видно, как оно освещает кусочек детской площадки во дворе. Для прогулок слишком рано, она пустует. Но мне все равно тепло, и я улыбаюсь.
Вообще, конечно, мне хочется есть, но я точно не стану трогать больше ничего на этой чужой кухне, и другим не позволю. Можно было бы заказать доставку, но это тоже кажется мне наглостью. Наверное, стоит разбудить остальных, прибрать за собой и зайти куда-то позавтракать.
— Доброе утро, — раздается с порога кухни.
Я, ойкнув, расплескиваю немного воды из стакана на цветы на подоконнике. Машинально протираю ладонью листья и только тогда оборачиваюсь, чтобы увидеть Аринку.
— Привет!
Я подбегаю к ней и порывисто обнимаю. Крепко сжимаю Абрикосову, так же отчаянно зажмуриваюсь. Она выглядит и даже пахнет привычно, как будто вчера не было ничего. Как будто я ей жизнь едва не сломала. К горлу подкатывает ком, который очень сложно проглотить.
— Ай, Геля, льешь на меня!
Только тут я понимаю, что действительно поливаю Арине спину водой из своего стакана.
— Прости! Садись. Хочешь воды? Или чаю? Я вчера парням запрещала брать его, но мы все равно пили чай, и это ерунда, конечно, мы же можем купить новую упаковку, почему нет.
— Суббота.
— А?
— Тормози, моя хорошая. Тараторишь так, что я ни черта не понимаю. Мы где?
— У Виктора Евгеньевича, — выговариваю, пожалуй, даже слишком старательно и медленно.
— Где?
— Виктор Евгеньевич, наш физрук. Это его квартира, — повторяю растерянно, — ты не помнишь? Ваня его кота кормит часто, а нам некуда было поехать.
— Геля, релакс. Кто такой Виктор Евгенич, я прекрасно помню, просто офигела от этой информации. Нальешь воды?
Арина садится за стол, пока я наполняю ее стакан. Ставлю перед ней и сажусь напротив, как нашкодивший щенок. Посмотреть на подругу боюсь. Мне так стыдно! Не представляю, как смогу искупить свою вину.
— Ну я и накосячила вчера, — проговаривает Арина глухо.
— В смысле?
— А в каком это может быть смысле?
Я двигаю к ней стакан с водой и наконец смотрю подруге в глаза. Там действительно нет ни капли обвинения, только собственное раскаяние.
— Арин, это же я притащила тебя на эту тупую вечеринку. И коктейль, который ты выпила, он ведь был мой…Мы уже не знаем, был ли твой нормальным. Но этот Илья вел себя так, будто хотел опоить именно меня. Понимаешь?
— Знаешь, что я понимаю? — она прерывается, чтобы попить, и продолжает, вытирая подбородок, — Что мы с тобой две дуры, вот и все. Никто не виноват. Или сразу все. Вот и все, выбирай, что тебе больше нравится.
Она улыбается, потом указывает на свой телефон на столе:
— Я надеюсь, ты догадалась?..
— Да, маме написала.
— Умничка. Я плохо помню вчерашний вечер, мне нужно что-то знать?
Замираю, глядя на подругу. Ну вот как ей сказать? Онеметь навсегда было бы проще. Подношу ко рту указательный палец и обкусываю кожу, пока судорожно придумываю ответ.
Арина же почему-то улыбается еще шире.
Говорит:
— Серьезно? Все было настолько плохо?
— С чего ты взяла?
— Гель, я не дура, и я тебя много лет знаю. Что я сделала?
— Ты, — я глубоко вдыхаю, — ты приставала к Бо.
— Капец.
— Арин, это ничего страшного!
— Капец.
— Ну ты чуть потрогала его под футболкой, как-то так ластилась, что ли.
— Капец.
И, понимая, что она все равно об этом узнает, я добиваю:
— И он завязал тебе рукава толстовки, чтобы спеленать руки.
Аринка роняет лицо в ладони, а у меня сердце разбивается. Понимаю, что ей сильно больно и очень стыдно.
Проговариваю быстро:
— Арин, это ничего страшного. Все все поняли, это вообще не твоя вина. Ты бы видела, как Бо на меня орал, вообще офигела бы. Что я дура и тебя не уберегла. А потом он всю ночь около тебя в кресле просидел. Арин, ну пожалуйста, посмотри на меня.
Она поднимает голову, и я натыкаюсь на отчаянный болезненный взгляд.
Продолжаю говорить, потому что больше мне ничего не остается, и она все равно должна это узнать:
— Адам Григорьевич сказал, что мы можем подать заявление в полицию. Что будет неприятно и, скорее всего, без всякого результата. Но такая возможность есть. И что этого…этого Илью надо наказать. Что ты думаешь?
Арина усмехается. Берет свой телефон, бездумно открывает какие-то приложения. Потом говорит:
— Гель, я не так много рассказываю, но ты знаешь мою семью. Если я подам заявление, мне жизни не будет, понимаешь? Я даже школу эту не закончу, потому что это ужасный позор.
Конец фразы она говорит с такой горечью, что мне дурно становится. Но я и правда ее понимаю. Тем не менее говорю через силу:
— Я хочу, чтобы ты понимала. Если не будет последствий, он сделает так еще раз. И для другой девочки история может закончиться куда хуже.
Абрикосова всхлипывает. Потом медленно качает головой:
— Не могу. Я правда не могу.
Я вздыхаю, беру ее за руку, крепко сжимаю и говорю:
— Хорошо. Главное, чтобы ты восстановилась и морально в том числе. Твои ни о чем не узнают, я обещаю.
Она кивает куда-то в стол. И мне больно от того, как обреченно она это делает. Огонек злости, тлевший во мне до этого, вдруг разгорается, опаляя грудную клетку.
Я поднимаю руку, глажу Арину по голове и говорю:
— Мы его все равно накажем.
Она, конечно, хмыкает, потому что это звучит наивно, и потому что она не верит мне. Но я-то знаю, что это не просто слова, нужно только немного времени, и подумать.
Глава 55
Мы еще какое-то время разговариваем с Ариной на кухне. Про Акостина я ей не рассказываю, кажется, и так слишком много информации для одного утра. Когда подруга окончательно приходит в себя и уходит умываться, я иду будить Бо. Есть такое ощущение, что Аринка собирается сбежать из этой квартиры, а я прекрасно представляю, насколько Богдан может быть недоволен, что я отпустила ее одну.
Присев около него, глажу по голове и говорю тихо:
— Бо…Братик, просыпайся. Арина уже встала, она домой собирается, давай ее проводим?
Он открывает глаза, смотрит на меня непонимающе. Морщится и растирает шею. Я мягко повторяю:
— Абрикосова сейчас убежит. Поднимайся, Бо.
Захожу за спинку кресла, аккуратно массирую ему шею и плечи. В качестве завершения треплю